Клошмерль
Шрифт:
– Ах, вот как! Я заставлю вас замолчать, мадам!
– Да ну! Вас тут отлично знают!
– Разумеется, знают, мадам!
– К несчастью для вас!
– Наоборот, к счастью, мадам!
– Так, может, это не вы наболтали всякие гадости Туанетте Нюнан?
– Разумеется, не я, мадам!
– А Берте и Жанне-Марии – тоже не вы?
– Разумеется, не я, мадам!
– А кто был в леске Фон-Муссю с Босолеем? Может, тоже не вы?
– А с кем там были вы сами, если всё так хорошо разглядели?
– А ваша проделочка на базаре, когда вы стянули три куска козьего сыра?
– Ну, знаете, хватит! Мне это уже надоело! Да-да, надоело!
– Мне это тоже давным-давно надоело! Надо положить этому конец!
– Вот именно, мадам, надо всё это прекратить!
– Я вас заставлю замолчать! В конце концов, я вам дам утюгом по физиономии.
– Кто, вы?
– Да, я! И тебе не придётся долго ждать! Я тебя заставлю
– А ну-ка подойди сюда! Уж я тебя жду не дождусь!
– Сама подойди, трусиха!
– Да ты, никак, боишься?
– Ну, что ж ты не подходишь?
– Уж если б я захотела подойти, гак я бы не побоялась!
– А всё же не подходишь!
– А просто не хочу прикасаться ко всякой мерзости, не хочу руки марать!
– Не тебе бояться лишней грязи! Обезьяна!
– Во всяком случае, я не шатаюсь по кухне в чём мать родила, и всё это на виду у соседей!
– Хорошо бы ты выглядела со своими пустыми бурдюками, свисающими до пупа! Ну что, теперь снова побежишь сплетничать? Если я тебя опять поймаю за этим занятием, старая чертовка…
Вот до чего доходила людская ярость в уличных перепалках, случавшихся в последние дни всё чаще и чаще. Клошмерляне стали просто неузнаваемы. Но тут уместно будет рассказать о новых событиях, доведших их страсти до такого накала.
Впоследствии клошмерляне приписывали таинственную роль в подготовке беспорядков лицемеру Жиродо, вероятно, связанному с иезуитами, у которых кюре соседнего городка Монтежур получал политические директивы.
По правде говоря, ничто не было доказано наверняка: события в Клошмерле можно было объяснить по-разному и совсем не обязательно было вмешивать в это дело иезуитов. Однако нам представляется вполне вероятным, что нотариус Жиродо действительно мог способствовать смутам, хотя мотивы его деятельности не вполне ясны. Его могла на это натолкнуть ненависть к Бартелеми Пьешю, которому он не прощал его первенства в городке. Будучи лицом должностным и обладая дипломом юриста, нотариус Жиродо про себя возмущался тем, что мэрия досталась не ему, а какому-то мужлану. Так называл он Пьешю, с которым был, однако же, чрезвычайно любезен. Но мэр не поддавался на эти уловки и самые выгодные дела поручал нотариусу из соседнего города.
Шесть километров неровной дороги отделяли Клошмерль от городка Монтежур, где проживало две тысячи жителей. В этом городке орудовал весьма энергичный кюре, объединивший воинственных молодых людей в отряды «католической молодёжи». Неугомонный нрав мальчишек от четырнадцати до восемнадцати лет городской кюре направил на битвы, полезные католической церкви. Между Монтежуром и Клошмерлем существовала старинная вражда. Она зародилась в 1912 году на городском празднике Монтежура, где пареньки из Клошмерля слишком вольно обращались с монтежурскими девицами. С тех пор между клошмерлянами и монтежурцами шли непрерывные сражения. Победителями обычно выходили клошмерляне. Не потому, что они были сильнее, а оттого, что обнаруживали больше находчивости и хитрости и в нужный момент, не колеблясь, прибегали к вероломству. Это вероломство при стычках свидетельствовало о своеобразном военном гении. По всей вероятности, оно возникло в результате скрещения рас, ибо эти земли в прежние времена часто подвергались набегам. Монтежурцев крайне уязвляло то обстоятельство, что их собственное коварство всегда побивалось более тонким коварством клошмерлян, умевших мастерски затащить своих врагов в засаду и вдоволь их там отдубасить, пользуясь численным превосходством (что, вообще говоря, является целью любой стратегии, целью, которой не гнушался сам Наполеон). Монтежурцы группировались под святыми хоругвями и считали себя воинством господа бога. Поэтому им было мучительно стыдно возвращаться домой в синяках, наставленных им еретиками. Разумеется, они повсюду рассказывали о том, что в канавах осталось огромное множество поверженных клошмерлян. Но эти рассказы, спасая честь, нисколько не врачевали самолюбие. В связи с этим становится понятной готовность монтежурцев вмешаться во внутренние дела клошмерлян. Впрочем, ревностные центурионы из Монтежура делали это лишь при полном отсутствии риска, ибо они испытывали живейшее отвращение к подкованным башмакам и дубинкам мускулистых клошмерльских парней.
Монтежурцы несколько раз появлялись в Клошмерле ночью. Никто не видел, как они приходят и исчезают, но некоторые жители слышали звуки голосов и шум проезжающих велосипедов во время поспешного бегства злодеев. А поутру обнаруживались следы их ночного набега: ругательные надписи на стенах мэрии, «Галери божолез» и брань на дверях доктора Мурая. Судя по надписям, монтежурцы были прекрасно осведомлены обо всех событиях в Клошмерле. Однажды ночью были сорваны объявления муниципалитета и разбиты стёкла в мэрии. А как-то утром горожане обнаружили, что кто-то выкрасил в красный цвет солдата на монументе в честь героев войны. Этот памятник, бывший гордостью всего Клошмерля, выглядел так: молодая женщина, символизирующая Францию, опиралась рукой на плечо солдата с суровым лицом, который прикрывал её своим телом и держал винтовку наперевес.
Совершенно красный солдат, утром, в самом центре главной городской площади! Можно себе представить, какое это произвело впечатление. Повсюду только и слышалось:
– Видали?
Весь Клошмерль отправился к центру городка. Солдат, обмазанный свежей краской, выглядел чрезвычайно курьёзно. Но гнев клошмерлян был безграничен. Он был вызван не столько окраской, по правде говоря, забавной, сколько острым чувством обиды. Банда Фаде выразила готовность окрасить в зелёный или чёрный цвет монтежурский памятник павшим, тоже изображавший величавую Францию и непреклонного солдата. Но это не было выходом из положения. Для обсуждения ситуации спешно собрался муниципальный совет. Доктор Мурай заявил, что красный цвет делает памятник более воинственным и к тому же более заметным. Он предложил сохранить красный цвет и покрыть памятник новым слоем краски. Этому энергично воспротивился Ансельм Ламолир, который противопоставил рассуждениям доктора аргументы этического порядка. Красный цвет – это цвет крови, сказал он. Не следует к воспоминаниям о войне примешивать мысль о крови. Павших на поле брани надо изображать в плане идеальном, просветлёнными и покрытыми славой. Следует избегать всего низменного, обыденного и печального, что могло бы омрачить воспоминания о минувшей войне. Нельзя забывать о молодом поколении, которое должно быть воспитано в духе традиционного героизма французского воина, умеющего умирать с весёлой улыбкой на устах. Так погибать на поле брани могут только французы – это неподражаемое искусство свойственно духу французской нации, как известно, первой нации в мире. Лёгкая дрожь патриотизма пробежала по телам муниципальных советников, взволнованных своевременным напоминанием о национальном превосходстве. Напоследок Ламолир внезапно выпустил в Мурая несколько метких стрел, чем окончательно доконал своего оппонента.
– Вполне возможно, – сказал он, – что у людей, которые потрошат мертвецов, нет ничего святого. Хотя мы и деревенские люди, но у нас ничуть не меньше идеалов, чем у разных городских краснобаев. Мы ещё себя покажем!
Красноречие, основанное на фактах, всегда обладает огромной силой убеждения. Ансельм Ламолир был самым подходящим человеком, чтобы говорить о жертвах войны, он потерял трёх племянников и зятя. К тому же в начале войны и сам он прослужил в течение почти месяца в тыловом дорожном отряде. Ламолир причислял себя к жертвам войны. («Которые погибли – тем ещё повезло, все беды обрушились на живых».) Итак, все согласились с выступлением Ламолира и решили пригласить специалиста, который вернул бы монументу его первоначальный цвет.
Но вскоре произошли вещи посерьёзней. Однажды, около трёх часов ночи, мощный взрыв потряс весь городок до основания. Гулкое эхо взрыва прежде всего навело на мысль о землетрясении, и клошмерляне замерли от ужаса, отнюдь не уверенные в том, что их дома по-прежнему находятся в вертикальном положении, а они сами – в горизонтальном. Самые отчаянные выскочили на улицу. Запах пороха привёл их к «Тупику монахов». и вскоре, с наступлением рассвета, люди узрели то, что произошло в «Тупике». Заряд динамита, подложенный под писсуар, взорвал металлическую обшивку, а осколки выбили стекло в церковном окне. На сей раз ущерб был нанесён и тому, и другому лагерю. Этот вандализм вызвал всеобщее возмущение. На следующий день два неосторожных монтежурца были настигнуты десятком бесстрашных клошмерлян и избиты до полусмерти.
Одновременно с этим приумножались частные скандалы. Они затрагивали представителей обеих партий, что немало способствовало смятению умов. Но об этом следует рассказать подробнее.
В один прекрасный день Мари Фуйаве, юная служанка Семейства Жиродо, была безжалостно изгнана хозяевами, не давшими ей при этом ни сантима. Маленькую Мгари сочли повинной в постыдном посягательстве на юного Рауля Жиродо, воспитанника отцов иезуитов. На самом же деле ответственность, как и проступок, была обоюдной: сыну нотариуса было около семнадцати лет, а служанке около девятнадцати. Это старшинство и вменил бедняжке в вину добродетельный папаша Жиродо, который пришёл в бешенство, узнав, что под его кровлей отпрыск, предназначенный для высоких государственных постов, делил ложе с какой-то служанкой. Между тем, вероятнее всего, заводилой в этом деле (разумеется, несовместимом с репутацией семейства нотариуса) был Жиродо-младший, успевший уже проявить себя как искусный лицедей.