Клоуны и Шекспир
Шрифт:
Сразу после обеда на площади появились стражники. Десятка, наверное, полтора. Появились и сноровисто рассредоточились парами, внимательно наблюдая за подозрительными комедиантами.
– Наблюдайте, родные, – занимаясь установкой шатра, незлобиво ворчал под нос Макаров. – Работа у вас, псов сторожевых, такая. Вдруг, непонятные приезжие задумали укокошить высокородного герцога? Неплохо было бы, честное слово, укокошить. Только упёртый Уленшпигель по-прежнему не настроен делать ставку на прямые диверсии. Всё мудрит чего-то, мать его. Хитрован, блин горелый…. Ага, солдатики затащили на помост три солидных кожаных кресла. Знать, по числу будущих высоких гостей…
Минут за пятнадцать до начала спектакля на площадь въехала чёрная карета, украшенная вычурной позолотой и запряжённая четвёркой вороных откормленных коней. Стражники тут же бестолково засуетились и начали стягиваться к помосту.
Кони остановились. Из кареты неторопливо выбрались и величественно проследовали – по широкой лесенке – на помост: высокий худой старик в тёмном дворянском костюме, украшенном яркими самоцветами, молодая дама, облачённая в стильное платье (из серии – сплошные кружева и рюшечки во всех местах), и пухлый монах среднего возраста с нарядной епископской митрой на голове.
«Старикан, наверное, и является кровожадным герцогом Альбой», – предположил Леонид. – «Что можно сказать про него? М-м-м…. Слегка сутулый. Длинная-длинная шпага в ножнах на левом боку. Благородная седина, частично спрятанная под чёрной широкополой шляпой. Орлиный нос с характерной лёгкой горбинкой. Коричневатое худое лицо покрыто густой сетью глубоких морщин. Тёмно-карие равнодушные глаза с лёгким налётом вселенской скорби. Типичный идейный аскет, короче говоря…. Ох, уж, эти аскеты! Зачастую под маской аскетизма прячется самый натуральный и махровый фанатизм…. Его спутники? Ничего особенного. Девица – явная вертихвостка и профурсетка. Епископ? Обыкновенный средневековый епископ, так его и растак…».
Старик, состроив бесконечно-кислую гримасу, уселся в центральное кресло. Остальные гости, уважительно выждав с полминуты, оккупировали боковые.
– Кончайте, разгильдяи, пялится на помост, – рассерженной гадюкой зашипел Даниленко. – Проходим в шатёр. Быстрее. Переодеваемся, родные. Переодеваемся…
Вскоре зазвенел-забухал городской колокол. А когда он замолчал, трескучий густой голос Альбы, полный бесконечного презрения к окружающему Миру, велел:
– Начинайте, комедианты!
Они и начали. Естественно, с усердием и прилежанием.
Впрочем, к Лёньке это не относилось, так как ему досталась крохотная эпизодическая роль, играть которую предстояло уже в самом финале действа. То бишь, роль – «Статуи командора».
Оставалось лишь одно: наблюдать за представлением через узкую щель в полотнищах шатра, попивать – прямо из баклаги – сухое винишко и терпеливо ждать.
Спектакль, тем временем, шёл своим чередом.
Дон Гуан и его верный слуга прибыли – якобы – к городским воротам.
– Дождёмся ночи здесь? – принялся излагать Тиль, выряженный в дворянские одежды и кудрявый, слегка рыжеватый парик. – Ах, наконец, достигли мы ворот Толедо! Скоро полечу я по улицам знакомым, усы плащом прикрыв, а брови – шляпой…
Потом, естественно, он начал вспоминать женщин, соблазнённых когда-то. Вернее, только некоторых из них:
– В июле – ночью – странную приятность я находил в её печальном взоре и помертвелых губах. Это странно…. Ты, кажется, её не находил красавицей? И точно, мало было в ней истинно прекрасного…. Глаза. Одни – глаза…
Людвиг и Томас оперативно натянули – между сценой и зрителями – высокое чёрное полотно. Последовала смена декораций.
По безымянной улице Толедо шагали дон Гуан и его ветреная подружка Лаура (мадам Герда). Навстречу им (из-за циркового шатра), вышел некий испанский дворянин (Ян ван Либеке). Слово за слово. Короткая ссора. Дуэль. Неизвестный дворянин, «пронзённый» шпагой Даниленко, неловко упал на городскую мостовую.
– Он жив ещё? – презрительно цедя слова, поинтересовался дон Гуан.
– Ну-ну, жив, – осматривая тело, поморщилась Лаура. – Гляди, проклятый! Ты прямо в сердце шпагой ткнул. Небось, не мимо. И кровь нейдёт из треугольной ранки…
«А, ведь, Серёга на сцене – по некоторым визуальным признакам – слегка напоминает дона Фернандо Альвареса де Толедо», – смекнул Макаров. – «Та же лёгкая сутулость в облике. Характерная походка…. Ну, ухарь наблюдательный! На ходу подмётки режет…».
Он посмотрел в сторону помоста. Герцог Альба выглядел встревоженным. Сидел, неловко подавшись вперёд. А его большие костлявые ладони напряжённо, изо всех сил, сжимали подлокотники кресла.
Произошла очередная смена декораций.
Теперь подразумевалось, что действие происходит в парадной гостиной дворянского дома – высокие кувшины с цветами, столик красного дерева, стулья с резными спинками.
– Дома ли почтенный граф Эболи? – входя в гостиную, вежливо спросил дон Гуан.
– Отца нет дома, извините, – скромно потупив глаза, ответила молоденькая девушка в белом платье (Франк ван Либеке). – Присаживайтесь, сеньор. Придётся подождать…
Последовала беседа о том и о сём. Состоялось знакомство.
Вскоре Тиль (дон Гуан), не теряя времени даром, начал вешать на доверчивые девичьи уши «любовную лапшу»:
– Я только издали, с благоговеньем, смотрю на вас, когда, склонившись тихо, вы чёрные власы на мрамор бледный….
Девица, застеснявшись, покинула помещенье.
Появился её отец, граф Эболи (Ян ван Либеке, но в другом гриме). Произошла ссора. Коварный дон Гуан всадил графу в спину кинжал и отправился вслед за девицей.
Лёнька опять взглянул на помост. Лицо дона Фернандо Альвареса де Толедо (коричневое – совсем недавно), было белее качественно-накрахмаленной простыни.