Клуб бездомных мечтателей
Шрифт:
Когда Карлос и Сэм заснули, я сняла с плеча его тяжелую руку, выгребла мелочь из его карманов и вышла на улицу к телефону-автомату. С замиранием сердца я набрала номер Брика и молилась, чтобы ответил не он, а Лиза.
– Да? – раздался в трубке Лизин голос.
– Лиза, привет! Я тебя не разбудила?
Я очень нервничала, но старалась этого не показать.
– Лиззи?
– Да. Привет. Я тебя разбудила?
– Нет. А ты где?
По голосу казалось, что она очень удивлена и что мой звонок пришелся совсем некстати.
– Здесь рядом. Хотела
Мне хотелось рассказать ей, что Карлос стал совсем непредсказуемым, что я живу в мотеле и что я воочию увидела бабушкино одиночество. Но я не хотела рисковать – я не была уверена, что она не расскажет обо всем Брику, который передаст эту информацию мистеру Домбия. Я опасалась.
– А… Как у меня дела?
– Да, как учеба в Леман?
– Леман?
Меня стала ужасно раздражать ее манера переспрашивать, а также очень длинные паузы в разговоре. Я понимала, что она мне не доверяет, не верит, что я хочу чего-то хорошего, и злится на меня. Значит, надо переходить к делу.
– Да. Я хотела позвонить тебе и узнать, как у тебя дела. Как учеба… Как мама.
– Мама в больнице, Лиззи. Она больна. Она там уже дней десять. Сейчас она большую часть времени проводит в больнице. Она раньше о тебе спрашивала, но ты так и не проявилась. У нее плохи дела.
В горле встал комок. Я не рассчитывала, что мне придется конфликтовать с Лизой. Мне казалось, что мы можем говорить, как сестры. Я судорожно подбирала слова.
– Понятно… Давай встретимся.
– Зачем? Зачем ты хочешь со мной встретиться?
С самого раннего детства у меня было ощущение, что Лиза реагирует на меня довольно агрессивно. Потом психоаналитик объяснил мне, почему так могло быть. Мы росли в семье с минимальным достатком, поэтому между нами сложились отношения соперничества – за еду и родительскую любовь. В данной ситуации мы спорили о том, кто больше помогает маме, и, бесспорно, сестра эту битву выигрывала.
– Не знаю, Лиза. Может быть, вместе навестим маму.
Сестра снова заложила долгую паузу.
– Я могу там быть около шести. Возьми бумагу и ручку, я продиктую номер палаты.
– Лиза?
– Да?
– Счастливого Дня благодарения.
– Спасибо. Увидимся в шесть.
– День добрый, я хочу навестить Джин Мюррей. Ее перевели к вам из Норд-Сентрал на прошлой неделе. Моя сестра сказала, что ее палата находится на этом этаже.
Медсестра посмотрела в свои бумаги.
– Так… Джин Мари Мюррей. Да, пожалуйста, и наденьте маску.
– Маску? Зачем?
– Все посетители пациентов, находящихся в карантине, должны носить маску. Сколько вам лет? Для посещения вам должно быть, по крайней мере, пятнадцать.
Сестра окинула меня взглядом с головы до ног.
– Зачем надевать маску для посещения пациентов со СПИДом? – спросила я.
– Это защита от туберкулезных бактерий, – ответила сестра. – Ваша мать может на вас кашлянуть, и вы заразитесь.
– Что?!
– Это туберкулез, девушка. Инфекция в легких. Больные СПИДом легко подхватывают самые разные заболевания. Вы разве об этом не знали? Упаси господь, чтобы вас сюда пустили без маски.
Я покраснела. Я вспомнила о том, как Леонард с мамой устраивали свои «наркомарафоны» в квартире на Юниверсити-авеню. Леонард постоянно надрывно кашлял, его легкие хрипели мокротой. Лицо его покрывалось испариной, а кожа была ярко-розовая. Папа комментировал: «Ух ты, кажется, он вот-вот коньки откинет».
– А когда у мамы нашли туберкулез?
– Девушка, я всего лишь дежурная медсестра. Не знаю. Вам надо с ней или с доктором поговорить.
Медсестра передала мне оранжевую маску. Я надела ее и осмотрелась по сторонам. В этом отделении было очень тихо. Отдаленные и приглушенные звуки телефонных звонков и пиканье медицинского оборудования только подчеркивали эту тяжелую тишину. В коридорах не было людей, что для больницы довольно странно. Это отделение сильно отличалось от всех тех, в которых раньше лежала мама, – там деловито сновали медсестры, и в определенные часы приходило много посетителей. Я пошла вперед в поисках маминой палаты.
– Поверните налево и идите до самого конца, – раздался сзади голос медсестры.
Я прошла табличку с надписью «Отделение интенсивного ухода», а потом другую – «Онкология». Я понятия не имела, что такое онкология, но в сочетании со словами «карантин» и «Отделение интенсивного ухода» пришла к выводу, что оно не может значить что-то хорошее. Я проходила палаты, в которых лежали находящиеся без сознания пациенты. Головы пациентов были закинуты назад, а из их ртов торчали трубки от разных медицинских агрегатов, которые стояли рядом с кроватями.
Медсестра сказала о маске: «Это защита». А я подумала, как мама возвращалась из бара вся в блевотине. Я вспомнила, как клала маму в ванну и мыла ее, как мама надрывно кашляла и как мы обе делали вид, что не замечаем ее наготы и ее стыда. Я вспомнила мамино тело, весившее сорок пять килограммов, завернутое в чистую простыню, и как она засыпала. Я вдохнула чистый воздух через фильтры маски, а потом решила, что мне маска не нужна. Я открыла дверь маминой палаты и сняла ее с лица.
– Привет, мам.
Из-за коричнево-зеленой сетки, ограждавшей мамину кровать, не последовало никакого ответа. Я собрала всю волю в кулак и отодвинула занавеску. Мне сложно описать шок, который я испытала от того, что увидела.
Тело мамы занимало очень маленькую часть кровати. Ее кожа была желтой и плотно обтягивала все кости лица, щеки запали. Больничная простыня была откинута, и я увидела ее тело, которое было больше похоже на скелет ребенка и практически не продавливало кровать. По всему телу пошли шишки, заканчивающиеся красными ранками. Глаза мамы были широко открыты, но не фокусировались. Ее рот медленно двигался, издавая слабые нечленораздельные звуки. Бессвязное бормотание мамы и монотонное гудение медицинских агрегатов были единственными звуками, наполнявшими комнату.