Клуб любителей фантастики, 2008
Шрифт:
Смотрел на неё утром, и дыхание перехватывало от нежности. Люблю её, люблю. Никого ещё так не любил. А когда-то… было иначе. Прошёл на кухню, поставил чайник, решил: пожарю-ка булку, Оле нравится. Заварю крепкий ароматный кофе, добавлю сливки — и на подносике в постель: здравствуй, дорогая, пора вставать. А вот и завтрак. Фыркнул — балуешь, балуешь её.
В детской что-то брякнуло. Максим? Оставив недорезанный батон лежать на столе, поспешил в комнату сына — удостовериться, всё ли в порядке? Максик сидел на полу около кровати, хмурился недоумённо. Сползший матрас и сбитое на сторону одеяло не оставляли сомнений — егоза наш опять свалился.
— Тш, — я приложил палец к губам. — Мама спит. Не разбуди. — Присел возле, погладил по светлым волосам.
— Упал, — печально признался Максик. — Ворочался, ворочался и упал. Но не больно совсем. Нет. А даже если больно — плакать ни за что не буду.
— Молодец, — похвалил я. — Настоящий мужик. Пусть трёхлетние малыши плачут. Размазывают слёзы и сопли, зовут мамку. Нам, мужчинам, это не к лицу. Мы ведь большие уже. Взрослые. Да?
— Да, — подтвердил он. — Взрослый. И через год пойду в школу. Я считать умею, читать. Пишу только плохо. Папка, будешь меня провожать в школу? И встречать, и забирать?
— Разумеется, — я обнял сына за плечи. — О чём речь, парень.
— Ты хороший, папка, и я тебя люблю, — он тоже обнял меня.
Очень хорошо, уютно и спокойно было сидеть вот так, не двигаясь и не думая, в общем-то, ни о чём. Но Максику это, конечно же, скоро надоело, он высвободился, прополз на карачках к ящику с игрушками и, отвечая на мой незаданный вопрос, сказал:
— Поиграю маленько в солдатиков. Давай вдвоём, если хочешь?
Достал синюю картонную коробку, откинул крышку и вывалил содержимое на пол.
— Да нет, спасибо. Но посмотрю, — я прикрыл глаза. — Посмотрю… ты играй, сынок.
Он уже увлечённо возился со своей крохотной армией, расставлял войска — оловянных и пластмассовых солдатиков, конных, пеших, в различного цвета форме. Делил интуитивно на «хороших» и «плохих». «Наши» победят, кто бы сомневался. «Наши» всегда берут верх, независимо от прочих обстоятельств, дурацких ли, мудрых, скверных или отменных.
«Наши» это «наши»? — усмехнулся «второй я». Как бы ты ни поступил, но деяние это трактуешь в собственную пользу? К выгоде личной? Ты прав, прав и ещё раз прав? Поздравляю, о непорочный.
Заткнись, я сглотнул, дёрнул кадыком. Тебя нет, глас ли ты совести или ещё кто. Я — это я. Мои поступки — это мои поступки, благородные ли, возвышенные, или низкие и подлые. Моя жизнь — это моя жизнь. Одна. Целая. Зачем разграничивать, отделять зёрна от плевел, я такой, какой есть. Сейчас, понимаешь? Я сегодняшний. А тот, прошлый, — ушёл, канул в небытие. Нет его больше! Нет! Ты не можешь понять? Или… простить?
Я не могу забыть.
Цепочка событий, от дней минувших — к нынешним, стежки на ткани Бытия, тянущийся пунктир. Нитки белые, нитки чёрные, серые. Празднично-яркие и тускло-невыразительные. Было. Есть. Будет ли? Вереница рассветов и закатов, череда лет. Судьба натягивает полотно жизни твоей на пяльцы, берёт иглу, напёрсток, суровую нить. Опытная вышивальщица, она загодя представляет грядущие хитросплетения узора. Прищуривается, примеривается этак не спеша, намётанным глазом определяя начало рисунка. Зная точное время. Зная — что, где, когда и как.
Прокол.
Заходится криком младенец в роддоме.
Нить меняет цвет — ребёнок болеет: ангина, его и мать кладут в больницу. Нить истончается, порвётся ли? Обрежут ножницами? Нет. Жребий медлит. Монетка, подброшенная в воздух, крутится, не желая падать.
Прокол. Нить скользит по ткани, цвет изменяется. Малыш идёт в детский сад. Гуляет с матерью в парке. Рисует в альбоме причудливые загогулины.
Прокол. Узор вышивки обрастает многочисленными подробностями. Первая любовь и первое разочарование. Враги, друзья, знакомые. Спортивные секции, турпоходы, книги, музыкальные пристрастия.
Юноша заканчивает школу, техникум и университет. Устраивается на работу.
Мужчина встречается с девушкой, он не любит её, она — просто дорогая игрушка. Женщина разрывает отношения, уходит к другому. Он в шоке: как? как, чёрт возьми?! Это моё! Моё достояние, моя собственность…
Не хочу вспоминать.
Позавчера Максиму исполнилось шесть лет.
Да, я подарил ему книжку «Волшебник Изумрудного города», пластмассовый ярко-зелёный пулемёт на колёсиках и футболку с Микки-Маусом. Пулемёту он почему-то обрадовался больше всего.
Наш шестилетний Наполеон обожает играть в солдатики. А ты, разве ты не двигал людей, будто пешки, решая за них? Уверовав в свою правоту. Объявил войну будущей жене и товарищу. Но возьми восемнадцатый год, Гражданскую, кто же был прав — красные? белые? Все? Они ведь за что-то боролись, имели некие идеалы. За что сражался ты? За неё? Вряд ли.
Я не буду вспоминать.
Придётся. Угадай, почему?
«Дима, — сказала она тогда, — я не могу так. Всё, я ухожу». — «Кто он? — зарычал ты в телефонную трубку. — Да я!..» — «Хороший, любящий человек, который станет заботиться обо мне, — ответила Ольга. — Он сделал мне предложение. Не мешай нам». Пик-пик, зачастили гудки отбоя. Я стоял, задыхаясь от ярости. Какой-то подонок увёл Ольку! Мою Ольку! А она… ну и стерва. Да как смеет-то разговаривать в таком тоне? Бросать трубку? Ну, я это ей не спущу. Я всем им покажу! Всем!
Шила, как и правды, в мешке не утаишь — негодяй-разлучник оказался бывшим лучшим другом. И он, тварь, ещё что-то пытался доказать: «Дим, пойми, Ольге плохо с тобой. Ты можешь без конца таскать её на вечеринки, дарить красивые шмотки, дело не в этом. Важно отношение, духовная близость, ценности общие. У вас их нет. Ты не считаешь зазорным лапать при ней малознакомых девчонок, двусмысленно перемигиваться с ними, являешься домой в шесть утра, пьяный, пропахший духами, в перепачканной помадой рубашке. Орёшь на Ольгу и унижаешь её в ответ на справедливые замечания».
Я не стал пререкаться с мерзавцем, но вместе с парочкой дружков выследил вечером и устроил тёмную. Кто его бил, Макс не узнал. За то время, пока он лежал в больнице, а Оля, как дура, носила ему передачи, я, задействовав имеющиеся связи, добился-таки, чтобы соперника уволили с работы. Подкинул кому надо фальшивый компромат, настрочил анонимку в налоговую инспекцию, везде и всюду рассказывал о гнусном лицемере, уведшем чужую невесту.
Обманом вынудил Ольгу встретиться, плакал притворно, обещал исправиться. Она растерянно моргала, жалела меня. Предложила остаться друзьями. Я согласился. Мы виделись тайком, и я вещал о своей неимоверной любви, о том глубоком чувстве, что переворачивает горы и рушит неприступные крепости. Кажется, она верила.