Клуб неисправимых оптимистов
Шрифт:
— Почему ты не сказала мне это в лицо?
— Мне бы не хватило храбрости.
— Я люблю тебя, Милена.
— Я тоже тебя люблю, Леонид, но я тебя бросаю.
— Мы можем все обсудить, попробовать найти решение.
— Его нет, и мы оба это знаем.
— Но нельзя же расставаться вот так, по телефону!
— Я больше никогда не приеду в Лондон. Все кончено, Леонид, кончено. Забудь меня, умоляю.
Милена повесила трубку. Леонид долго сидел не двигаясь и слушал короткие гудки, потом встал и отправился бродить по пустынному Лондону. Над городом занимался рассвет.
На обратном пути Леонид выглядел так ужасно, что второй пилот обращался к нему только по делу.
— Это мой последний полет, Сергей, я попрошу перевести меня на внутренние линии. Главное — летать над облаками, а куда — не так уж и важно.
Сергей хорошо знал Леонида, он понимал, что ответа тот не ждет. Александра принесла чай с печеньем, но даже присутствие красавицы-стюардессы не улучшило настроение командира. Он принюхался, его лицо исказила судорога.
— Как же воняет в этом самолете! У нас что, труп на борту? Вы разве не чувствуете?
— Нет, командир.
— Так перестаньте строить глазки и приберитесь.
14
Сесиль исчезла. Я понятия не имел, где она и чем занимается. Ждал, что папа расскажет, как идут дела, но он пустил в ход излюбленную тактику: уходил на рассвете, возвращался ночью и сразу ложился.
Однажды утром я ценой неимоверных усилий встал с постели в пять утра и приплелся в кухню. Папа завтракал стоя.
— Ты чего вскочил? Возвращайся в постель.
— Что происходит, папа?
— Я уже говорил, Мишель, тебе лучше не встревать в это дело.
— Почему?
— Ты еще слишком мал.
— Это нечестно.
— Думаешь, мне нравится играть в шпионов? Мы в безвыходном положении, и я не хочу, чтобы ты был в этом замешан. Что бы ни случилось, кто бы о чем тебя ни спрашивал, отвечай, что ничего о Франке не слышал и не видел его, ясно? Ты ничего не знаешь. Дай слово мужчины.
Когда папа заговаривал о «слове мужчины», это было серьезно. Тот, кто нарушал клятву, обрекал себя на вечные муки и объявлялся бессовестным ничтожеством, жалкой личностью, презираемой всем человечеством. Папа посмотрел мне в глаза, я поклялся и пошел досыпать.
На следующий день он вернулся раньше обычного, и у нас получился семейный ужин.
— Надолго уезжаешь? — спросила мама.
— Нет, надеюсь все уладить за два-три дня. Но шанс исключительный, упускать нельзя.
— Мы и так едва справляемся и оборудовать еще двести ванных комнат точно не сможем.
— Как-нибудь выкрутимся. Если хотим развиваться, нужно переходить на крупные объекты.
На мамином лице отразилось сомнение. Она встала и начала убирать со стола. Жюльетта проявила неожиданный интерес к папиным словам:
— Что это за объекты?
— Двести домов на большом земельном участке. Растут как грибы.
— Где?
— На севере…
— Разве ты едешь не в Рот… — изумился я и тут же получил удар ногой по голени.
— …в окрестностях Лилля, дорогая.
Из кухни раздался мамин голос, она просила, чтобы Жюльетта забрала салат. Папа подмигнул мне и приложил палец к губам.
На следующий день, за завтраком, мама сказала, что не слышала, как уходил папа. Я ужасно расстроился, что не успел попрощаться с Франком и Сесиль, воображал их в Роттердамском порту среди моряков, кораблей и подъемных кранов и пошел в клуб за утешением. Виржил и Владимир сидели за шахматной доской и не знали, где остальные.
Среди ночи раздался звонок. Я не сразу проснулся, и, когда пришел в гостиную, телефон уже замолчал. Я снял трубку и услышал длинный гудок. Мама очень рассердилась:
— Наверняка твой отец. Кому еще придет в голову звонить в три часа ночи! Как мне теперь уснуть? Не клади трубку на рычаг, не хочу, чтобы нас снова разбудили.
Следующим вечером я испытал самое сильное потрясение в жизни. Выйдя после занятий из лицея, я увидел на другой стороне улицы Сесиль и не поверил своим глазам. Она должна была уехать в Роттердам вместе с Франком и нашим отцом — в Роттердам или в другое место, — но в Париже ее быть не могло! Наступил апрель, но на улице было холодно, как зимой, а Сесиль, стоявшая на углу улицы Кловис, была в одном свитере. Я заметил ее первым, помахал рукой и сразу понял: ничего не получилось, что-то пошло не так. Меня охватил ужас. Движение было такое плотное, что я никак не мог перейти на другую сторону. Сесиль что-то кричала. Я побежал и едва не попал под машину.
— Где Франк? Его нет в Кашане!
Папа повязал меня «обетом молчания», и я сказал:
— Не знаю…
— Не ври, Мишель! Где он?
Вокруг начали собираться мои соученики. Я снял бушлат и накинул Сесиль на плечи:
— Пошли.
Провожаемые взглядами прохожих, мы направились к площади Контрэскарп и сели на террасе «Ла Шоп». Я заказал два больших кофе со сливками. Сесиль била дрожь, она никак не могла согреться.
— Франк исчез. Твой отец должен знать, где он.
— Папа ничего мне не говорит. Ни единого слова.
— Он дома?
Официант принес наш заказ, и Сесиль обняла ладонями чашку. Я спрашивал себя, должен ли сказать правду, и если да, то какую именно? Что лучше — нарушить слово и выдать папу и Франка или солгать Сесиль и лишиться ее доверия?
— Он должен быть в магазине.
— Ты уверен?
— Конечно, если не поехал к клиенту.
— Вы виделись утром?
— Он уходит рано, когда мы еще спим. У него сейчас очень много работы. А к чему все эти вопросы?
— Вчера у нас была назначена встреча. В полдень. В бистро у ворот Пантен. Я ждала. Они не пришли.
— Кто?
— Твой отец и Франк. Мы должны были уехать в Голландию, а оттуда уплыть в Аргентину. Я ждала до четырех часов. Позвонить не могла, там не было автомата. Поехала в Кашан. Дом закрыт.
— Ты нам звонила сегодня ночью?
— Хотела поговорить с твоим отцом. Утром я снова была в Кашане. Там никого нет. Где они?
— Наверное, сменили укрытие.
— Не предупредив меня? Это ненормально!
— Возможно, им что-то помешало.
— Мне обязательно нужно поговорить с твоим отцом.