Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

Солоух Сергей

шельмец, на электрическом приборе, устройстве деликатном,

колонке акустической и папиросой "Беломор", болтая

толстыми конечностями, обутыми в ботинки неприглядные,

определенно наслаждался.

— Все тип-топ, босс, — хрюкнул, на месте преступления

застуканный козел, проворно спрыгнул на железный пол,

схватил предмет, служивший только что ему исправно, и на

ходу плевком окурок на газон невинный отправляя, доложил:

— Уже

почти все затарили.

"Вот пес", — сердито думал Кузнецов, шагая следом,

изобретая наказания одно ужаснее другого, вплоть до угрозы

изгнать из коллектива в предверьи, накануне поездки

фантастической в далекий город на Москве-реке.

Но ход, полет идей административных был

остановлен, прерван неожиданным видением, Зух, Ленчик,

глист, кишка, свинья, не слишком сегодня церемонившийся в

аппартаментах, в клозете Кузнецова, пихтовым ароматом

освежаемом, мелькнул там впереди, возник из темноты

внезапно пустого холла поточных аудиторий.

Нет, он не умер от стыда, не провалился, не ушел

сквозь половицы по шею в глинистую почву, отнюдь нет.

Завидя школьного приятеля на том конце коридора длинного,

не попытался даже скрыться, чертяка этакий, в проеме

лестничном. Напротив, у приоткрытого окошка замер и

пухлыми губами какие-то невероятно паскудные движенья

совершая, причмокивая, цыкая, он ждал спокойно

приближенья диск-жокея. Он даже время дал ему собраться

духом для тирады гневной, но подловил на вздохе, не дал

исторгнуть звук, с гадливостью немыслимой спросив:

— Ну, что, пархатый, последнее продал?

ЛЕНЯ

М-да.

Впрочем, одно очевидно, сей губастый субъект,

образина, щеки как бы однажды втянувший в себя, а воздух

выдувший (по ошибке, видимо) через нос, отчего

приспособление обонятельное и без того неклассической

формы размер обрело попросту неприличный, этот тип,

Леонид Иванович Зухны, нечто иное в виду иметь должен,

нечто отличное определенно, несозвучное мыслям столь же

нескладного, но белокурого, белокожего и безгубого Ивана

Робертовича Закса, Ваньки Госстраха, клявшегося, между

прочим, истинный крест, в тот самый опустошительным

набегом отмеченный вечер мальчику из слоновой, сливочной

кости, ладному, ловкому и кареглазому Игорю Эдуардовичу:

— Кимка, я тебе говорю. Эта сука, мордехай

хитрозадый, он спит и видит, как будет всем один, без нас,

крутить и распоряжаться.

В самом деле. Конечно. Должен. Вопрос не в этом.

Вопрос в другом,

имеет ли он что-либо разумное в

виду вообще, в себе ли Леня Зух, а? взгляд только бросьте

мимолетный на руки, грабли, лапы этого нетрезвого гения,

загадочных иносказаний сочинителя.

" Я полз, я ползу, я буду ползти,

Я неутомим, я без костей."

Нет, они не трясутся, мерзейший тремор,

позорнейший симптом похмелья заурядного скрыт, смазан,

незаметен, поскольку пальцы худые, суставчатые, длинные,

щелкунчика, урода Лени сжимаются и разжимаются нелепо,

несинхронно, сами по себе, в кулак как будто бы надеются,

пытаются сложиться нерушимый, но нет, увы, не могут

сговориться. Никак.

Невменяемый, социально опасная личность. Псих.

Вне всякого сомнения, полная противоположность

Толе Кузнецову, ничего общего, полная несовместимость, и

тем не менее, еще совсем недавно, ни кто-нибудь, а именно

Кузнец, там, за спиною Лени, в тени у пыльной

старорежимной бархатной кулисы на стуле винтовом за

инструментом неуклюжим и громоздким с навязчивой, лишь

одному ему присущей методичностью и черные, и белые

вгонял, вбивал заподлицо с порожком лакированным,

утраченные знаки препинания сурово расставляя.

" Она Мосфильм

Она мерило чувства меры

И образец запоминанья слов

Она Мосфильм".

Да, диск-жокеем, президентом клуба с названием,

достойным учебного пособия по прикладной механике,

Анатолий Кузнецов был не всегда, организатором

молодежного досуга, помощником комсомола он стал, и,

кстати, года не прошло еще.

До этого же внезапного возвышения, обретения

известного статуса и положения в обществе, свою добрую и

осмотрительную маму, Иду Соломоновну расстраивая, и

бесконечно огорчая папу, Ефима Айзиковича (казенного

лудилу, запевалу, барабанщика, уж лет двадцать, наверное,

заведовавшего отделом партийной жизни и строительства

газеты ненавистной вертихвостке Лере Додд "Южбасс") ходил

Анатолий Ефимович Кузнецов по лезвию ножа, играл с огнем,

пер на рожон, против течения греб, короче, короче никак не

мог избавиться, освободиться от жуткого влияния (дурного)

мальчишки непутевого, подростка длинношеего. Да, юноши

худого, но с безобразными губами семипудовой негритянки,

Ленчика Зухны.

Впрочем, родители как всегда ошибаются,

заблуждаются, все видят в неверном свете, шиворот