Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

Солоух Сергей

— Эй, девка, бляха-муха, живая, нет?

Похоже, да. Стоять не может, правда, сама никак, но

жмурится, от света желтого безжалостного фар пытается

закрыться ладонью узкой, икает, вздрагивает, и, наконец,

сумев качан тяжелый, непослушный поворотить к тому, что

держит слева, несчастного отвратным смрадным жаром

обдает:

— Найдите его, — слеза мгновенно набухает,

стекляшкой вспыхивает, зигзаг блестящий оставляет на щеке:

— Найдите

гада, мальчики.

Определенно невменяема. Но то, что очевидно было

парочке ублюдков, Павлухе и Юрцу, которые лишь мерзко

оскалились, да переглядывались гнусно, когда Малюта,

переходя из рук одних в другие, меж делом вдруг начинала

выть, скулить и хлюпать носом:

— Где Сима? Сима где? — отнюдь не показалось

таковым суровым людям в серых кителях, в фуражках с

красными околышами праздничными. Улыбочки, усмешечки с

обветренных и пропыленных лиц пусть не сбежали, но (чего,

конечно, можно было ожидать вполне) и не расплылись,

стальными фиксами не заиграли, не брызнули слюной горячей

во все стороны. Господь всемилостив, внезапно стали

постными, кривыми, глуповатыми, фигня какая, накинули на

плечи телке шинель, пропахшую бензином (б/у без пуговиц) и

в часть дежурную свезли.

Где с первыми лучами раннего рассвета она не

протрезвела, не сгорела от стыда, не умерла, нет, просто

спятила, сошла с ума, мозгов лишилась окончательно, то есть

на все вопросы наводящие, паскудные и подлые наредкость

старлея кадыкастого, с готовностью, охотно, отвечала

коротким, мстительным кивком:

— Да, да, он самый, Дмитрий Швец-Царев.

Кто от любви до ненависти путь шагами мерил, тот

утверждает, раз, и там. Возможно. Однако, наши зайчики

почти три года по дороге разочарований тащились, бедные,

влачились без надежды когда-нибудь прийти из пункта А в

пункт Б.

А ведь могли бы быть избавлены от испытания сего, в

покое и в неведении о сути непотребной себе подобных

пребывать, когда бы не желание (с абстрактной точки зрения

похвальное, конечно) Полины Иннокентьевны Малюты своей

дочурке, дуре Ирке, хорошее образованье дать. И впрямь, ну,

чему могли научить дочь управляющего рудником Ирину

Афанасьевну Малюту полуграмотные (еслив, оставалися, с

Топок) учителя из вверенного волею судьбы Полине

Иннокентьевне педколлектива Верхне-Китимской средней

школы?

Ах, надо быть врагом ребенку своему.

Итак, благодаря заботе и предусмотрительности своей

наредкость дальновидной матери, Малюта Ира семи лет

отроду

покинула поселок рудокопов, в котором за кольцами

запреток с высокими, похожими на марсиан Уэллса вышками,

ее отец был господином абсолютным для пары тысяч душ, и

уехала, с пожитками перебралась в большой и светлый

областной центр, в мир, где уже другие папки делами

заправляли. Да.

Но, правда, поселилась не в той похабной (с

прекрасным видом на излучину Томи) квартире, куда вчера

компания веселая из "Льдины" прикатила, в другой, в обители

семейной тети Оли, родной сестры Полины Иннокентьевны, с

кузиной Катькой разделила комнату, а с Лерой Додд и двор, и

парту.

Заметить надо, Ольга Иннокентьевна, доцент,

преподаватель кафедры обогащения полезных ископаемых

Южносибирского горного, сестры решенье трудное и

одобряла, и поддерживала. А почему? А потому, вообразите,

что не могла забыть, как в юности студенческой услышала

короткие щелчки сухие, когда случилось ей к куску

невзрачному породы обрубок трубки на длинной рукоятке

поднести.

Вот так, из лучших побуждений, от чистого сердца.

И что же девочка? Росла, не отличаясь прилежанием

особым, аккуратностью, отнюдь нет, не блистала, зато в

подвижные играла игры и неизменно культурно-массовым

заведовала сектором. Носила фартук с кружевами, глаза

скосив, курносый изучала свой в кружочке оловянном зеркала

карманного, а вечерами, не очень часто, но бывало, гуляла с

Лерой Додд по освещенному Советскому проспекту. Смешили

козы тех, кому за тридцать, губами одинаковыми.

А тех, кому нет восемнадцати, бросали в жар, лишали

аппетита, сна, теченье мерное потоков в сосудах юных

нарушали, и вследствие сего у особей иных (в угоду чреслам

неуемным) катастрофическое ухудшение кровоснабженья

мозга головного порою наблюдалось.

Конечно, чем еще, как ни рассудка временной потерей

возможно объяснить, ну, скажем, Димы Швец-Царева

поведение. Зашел однажды десятиклассник с зелеными, как

камешки для крупных и безвкусных сережек золотых, глазами,

в кафе-мороженое "Льдинка", поднялся, в кармане куртки

внутреннем бутылку ноль-пять литра грея, на второй этаж,

ленивым взором публику окинул, что смешивала джем с

мороженым, и в бар на третий идти внезапно расхотел.

— Привет, — сказал девицам незнакомым, у столика

остановившись, улыбкой замечательной очаровав, — У вас не