Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева
Шрифт:
чистого, теперь Василием нам будете, своим, то есть, кто
прошлое помянет…
Эгэ, угу, оттыкали под стягом алым горнисты,
запевалы, глядит на Ваню кукиш, фига с маслом, руки ж не
подает.
— А, вот ты, — сложилась, наконец, в приветливое "на
ка, выкуси", — оказывается, где сидишь, бездельник.
Ду-ду-ду. Укрепили, называется актив. Квартирой
завлекли.
Душило зло, брало за горло. Словно и впрямь
накаркал фатер. Да,
"Светлый путь" Роберт Адольфович Закс желанья сына
младшего Ивана оторваться от корней, дать деру из деревни.
Наше дело — земля, — не мог взять в толк, что с
головою у потомка багровоглазый человек, — она и кормит, и
греет.
— Кто ты там? Никто. А на земле… Здесь из дерьма
конфетку всегда можно сделать, — с любимой присказкой к
любимой теме приступал хозяин дома ладного с наличниками
красными и желтым петушком, — вот когда нас с Волги
привезли, тут что было…
Ну, если бы еще на зоотехника или агронома пошел
учиться, ну, ладно, коли разрешили, а то ведь в горный
институт. Маркшейдер — звучит по-человечески, неплохо, но
суть, однако, в том, что по осени копать картошку и ту можно
теперь не ехать.
Не был, не был на своих братьев Рудольфа и Эрнеста
Иван похож. И все врачи виноваты, как назвали в честь Ивана
Теплякова (хороший человек, но, видно, сглазил), что ехал на
"ковровце" к соседу председателю "Дзержинца" свататься, да
вот жениться не успев, прямо на грядке, в поле роды принял,
так и пошло, поехало.
Здоровым не был никогда, а семилеткой зимой за
братьями на речку увязался. И они, понятно, хороши, два лба,
нет, чтобы сразу без затей прогнать у дома, решили в прятки
поиграть с мальцом, вот и пришлось вместо холодных
жестянок сонных из аккуратных лунок тащить из полыньи
дымящейся орущего, не только шапку и пимы, а их обоих
наровившего, как-будто, утопить Ивана.
Два месяца провел в больнице в городе. Как уж и чем
там пичкали, Бог знает, но кашлять начал еще в машине.
Вроде бы и лето было жаркое, и делать ничего не заставляли,
а осенью пришлось везти опять.
Иван записку написал к какому-то Семену
Леопольдовичу Шимкису.
— Что, Эмма, вылечит, в Семена перекрестишь?
Обиделась. Через год, когда уже в Южносибирск не
то к Андрею Афанасьевичу, не то к Афанасию Андреевичу
собиралась, шутить не стал. Молчал. И что тут скажешь, если
и так уже все ясно, пропал парнишка, загубили. Ну, разве при
таком внимании, с такими нежностями из пацана хоть
путное получится?
Конечно, нет.
В общем, год без малого в тубинтернате-санатории
провел и вернулся с хорошими анализами, но совершенным
барчуком и белоручкой. И, плюс к тому, не тронь его. Кролей
и тех кормить ни-ни, пусть лучше полежит.
Эээээх!
— Значит едешь-таки в институт?
— Угу.
— Смотри, как знаешь, только денег не дам ни копейки.
Мать дала. Сорок рублей. Всю жизнь, наверное,
полушки собирала. И провожать пошла на попутку до Белова.
— Ты ехай, Ваня, готлестерер не слушай.
Черт, если б вместе с именем еще бы и свою фамилию
девичью сыну подарила Эмма Вирховски, да, разве нарекли
Ивана сволочи общажные Госстрахом. По-крайней мере за
пархатого уж точно никто б не принимал.
Его белокурого, голубоглазого арийца. Собственно до
того, как стал Иван общественником, связал свою жизнь с
союзом ленинским, бедняга и вообразить не мог, что этакая
чушь собачья вообще возможна.
И тем не менее, с завидным постоянством, тем, кто по
зову сердца и долгу службы, чернильной путанкой
сиреневыми кренделями украшал углы бумажек официальных,
за инициалами невинными И.Р. перед фамилией саксонской
Закс мерещился не Иоган Рудольфович, сын одноглазого
часовщика, и не Иозеф Рихардович, неразговорчивый потомок
саратовского кузнеца, нет, обязательно велеричивый и
нахальный Исаак Рувимович, огромный шнобель, харя хитрая
и родственники в Тель-Авиве.
Да, покуда не окунулся с головой Иван в энтузиазма
гущу, весь не отдался борьбе за юные умы, не стал
проводником идей великих и бессмертных, он и не
подозревал, какие подлые, коварные и гнусные враги,
объединенные порукой племенной, узами кровными, у него, у
преданного делу подчинения меньшинства большинству
душой и телом, на этом свете есть.
Ну, а без борьбы, без равнения ежедневного на
идеалы светлые, Иван попросту не мог. То есть лишился бы
буквально и средств к существованию, и крова.
Увы, хоть и наплел в деревне младший Закс чего-то
про маркшейдера, балл, набранный при поступлении не
оставлял ему надежды искусством землемера овладеть,
хорошо, что подсказали, и он успел за день до срока, роковой
черты, буквально чудом, документы перенести и принят был
на технологию пропащую, унылую, разработки рудных
месторождений. Но и ремеслу нехитрому "брать больше,