Клятва пацана
Шрифт:
Кеша ел осторожно, чтобы не испачкать скатерть и свою новую рубашку, подарок мамы. И остатки супа в тарелке хлебом промокнул, не пропадать же добру. Агния, увидев это, засмеялась в голос, в этот раз Бородулин одергивать ее не стал. И на Кешу глянул, осуждающе качнув головой. У них так не принято, и он должен это немедленно уяснить, чтобы впредь не повторять. И не раздражать хозяев этой жизни. А как еще Кеша мог его понять?
Мама за столом не сидела, ей не положено, в доме она в роли прислуги, Кеша это еще вчера понял. И в квартире убрать, и обед приготовить, и все это в свободное время. Работала она машинисткой в народном суде, полный день с утра до вечера, когда все успевать?
Мама убрала суп, подала второе,
— Что это у нас, пердюшель? — оттопырив нижнюю губу, спросила Агния.
Кеша усмехнулся, глядя на нее. Хлебушком помогать себе нельзя, а чушь пороть можно? И она, похоже, поняла значение его взгляда.
— Вы, наверное, там, в своем детдоме, только такое и жрали, да? — уколола она.
— Только без мяса, — не моргнув, сказал Кеша.
Он не собирался ссориться с Агнией, так что пусть не жалит, у него противоядие. Жизнь в детском доме не сахар, подначки, издевательства там дело обычное, сильные так и норовят обидеть слабого, Кеша давно уже к этому привык. И в руках умел себя держать, поэтому его давно уже никто не трогал, но память о холодных черных днях осталась. Воспитательница, помнится, была, такая же язва, как Агния, только облеченная властью, чуть что не так, коленями на горох, это летом, а зимой с голым задом на мороз. И ничего, выжили.
— А с головой что? — свысока, барским тоном спросил Эдуард Васильевич. — Подрался?
— Да нет, упал.
— А я слышал, драка была.
Кеша даже не шевельнулся, хотя драка вышла жестокой. Не дрогнули они тогда в схватке с уличной гопотой, но досталось им крепко. До смерти не забили, но злость на люберов усилилась. А мама двойной сюрприз преподнесла: одно дело, к себе забрала, и другое — в Люберцы увезла. В самый рассадник зла. А завтра в школу — через улицу. Как бы не нарваться. Он здесь чужой, «черт», «лох», как ни называй, обижать можно, даже нужно. Люберов хлебом не корми, дай только слабого опустить, уж кто-кто, а Кеша это знает, полной мерой хлебнул.
— Да мы просто шли, навалились толпой. Ну, вы знаете.
— Не знаю! — отрезал Бородулин.
— Это же Люберцы!
— И что?
— Да ничего, — глянув на Агнию, пожал плечами Кеша.
Уж она-то знала, чем живет и дышит этот город, район, могла бы и бросить свысока, что нет никого круче люберов. И на Кешу глянуть с презрением, он бы не обиделся. Но Агния его никак не поддержала, лишь усмехнулась себе под нос. Приехал какой-то лох из деревни, получил по шапке у себя там на завалинке, тени своей боится, о чем с таким говорить?
— Никаких больше драк! — Эдуард Васильевич смотрел на Кешу строго, взыскательно. — Ты меня понял?
— Так я и не собираюсь.
— Я крупный партийный работник, меня здесь знают и уважают, ты просто не имеешь права меня компрометировать своим поведением!.. Веди себя тихо, учись хорошо, слушайся меня, маму…
Бородулин заученно прочел целую лекцию, чувствовалось, что читать мораль — часть его профессии. Но также Кеша понимал, что слушаться этого типа — это его участь в новой жизни. В детском доме свои преимущества, там, среди друзей, он чувствовал себя в своей тарелке, но возвращаться туда почему-то не хотелось. Здесь у него своя комната, здесь он может есть досыта. И еще после восьмого класса он может поступить в техникум, а не в какое-то ПТУ, это уже совсем другой уровень. А кому не хочется стать человеком?
Рыжие волосы, конопатое лицо, желтые глаза, запах пота и мочи. В какой-то момент Кеше показалось, что перед ним стоит Мякиш.
— Ты кто такой? — зло спросил рыжий.
— Отвали!
Кеша понимал, грубить нельзя, можно нарваться, но и сопли пускать он тоже не собирался.
Школа ему понравилась, современное здание, светлые классы с высокими потолками, целый комплекс спортивных залов, большой, малые, даже качалка есть, и станки там не самодельные, а заводские. Кеша уже успел побывать там, только вот качков не увидел. Может, по вечерам собираются. А может, сами к нему подойдут, за рыжего спросить. Ясно же, что загонщика под него выслали, узнать, кто он такой по жизни, пацан или лох позорный. Он-то, конечно, пацан, но среди своих, а здесь ему все заново начинать. А не хочется. Быть своим среди чужих не хочется. Любера его враги, нельзя ему с ними, западло.
— Детдомовский? — не унимался рыжий.
— А это правда, что у вас там всех баб… ну того! — Пучеглазый толстяк ткнул пальцем в баранку из согнутых и сомкнутых пальцев.
Щеки вислые, подбородок как холодец трясется, живот выпирает так, что рубашка в брюки не заправляется. Ну какой из него любер? Рыжий тоже и близко на качка не тянет. Парней в классе не очень много, человек семь-восемь, среди них только один более-менее спортивного телосложения, а остальные своим телом и близко не занимались. Жирный так брюхо набил, смотреть тошно. Еще и крутого из себя корчит. Вломить бы ему промеж глаз, да нельзя. Плевать на Бородулина, а мама просила вести себя хорошо, для нее это очень важно. Для нее, для них…
— Нет у нас там баб.
Девчонки в детском доме, конечно, были, и не все сохранили девственность, но с повальным распутством Кеша не сталкивался. Просто попалась одна тварь, сама за рубль в сортире отдавалась и кое-кого из девчонок приобщить успела, но это не стихия, так, непогода, дождь покапал и прошел.
— Вы что там, друг с другом пялились? — хихикнул жирный.
— А ты что, озабоченный? — нахмурился Кеша.
Он мог бы и круче сказать, но вокруг не только ребята, девчонок много, все в белых фартуках, как будто темные носить западло. Видно, серая повседневность здесь не в почете. Платья у всех если не короткие, то близко к тому, и туфли на каблуках. И накрашены все, и модно завиты, так в детском доме ходить никто себе позволить не мог, значки комсомольские на лямках с кружевными оборками, а выглядят как проститутки. Да и разговоры слишком сальные для них, но ничего, стоят, уши развесили.
— Слышь!
Толстый толкнул в грудь, Кеша даже не попытался уклониться. Но и на ногах не устоял, слишком уж мощно толкнули. Не упал, нет, всего лишь сдвинулся на шаг назад. Выдержал, можно сказать, удар, но девчонки этого не оценили, пренебрежительно захихикали.
— Все? — спросил Кеша.
Мама очень просила держать себя в руках, и он все прекрасно понимал. Бородулин ему не отец, в новом статусе Кеша не определен, а в старом — он детдомовский оборванец. Тем более что выглядит он, мягко говоря, не респектабельно. Школьный костюм новый, но висит на нем мешком, и эта дурацкая эмблема на рукаве — солнце под раскрытым учебником, ни у кого в их классе такой эмблемы нет. Костюмы у всех такого же темного цвета, но как будто индивидуального пошива. И платья форменные у девчонок не без изыска, фартуки полупрозрачные, кружева не пышные, но утонченные, как будто на заказ сшитые. Словом, на общем фоне Кеша выглядел белой вороной. И костюм слишком простой, и голова обрита, а как иначе, когда рана на голове. Повязку сняли, но мама взяла, да зачем-то зеленкой мазнула, со стороны он выглядел как лишайный. Правда, посмеялась над этим пока только Агния, новые одноклассники пока не заметили, но все еще впереди.