Клятва при гробе Господнем
Шрифт:
— Мы слышали исповедь преступника и изменника, — сказал Басенок, — но не знаем еще твоей воли.
"Остановишься ли ты в своих дерзких словах, раб бунтовщика? — стремительно вскричал Косой. — Еще одно слово — и ты погибнешь, презренный оскорбитель князей!"
Басенок угрюмо взглянул на него. "Послов ни секут, ни рубят, князь Василий Юрьевич!"
— Но какой же посол присылается для того, чтобы оскорблять тех, к кому он послан, и безумно противоречить правде! — вскричал Шемяка.
Басенок оборотился к Ощере. "Боярин! что же ты молчишь? Так ли должен поступать посол Великого князя?"
Ощера, хранивший глубокое молчание, вдруг ступил несколько шагов вперед, преклонил колено перед Юрием и воскликнул: "Государь князь Великий! прими раба твоего и смилуйся над ним. Да здравствует Великий князь Юрий Димитриевич и да погибнут враги его!"
Сей неожиданный поступок старшего московского посла изумил всех. Подлость, низость поступка Ощеры, как говорится, повернула сердца, и — его восклицание умерло в совершенной тишине.
Басенок задрожал от негодования. "Боже великий! — воскликнул он, — могу ли пережить сей позор, сие бесславие!" Казалось, он не знал: взяться ли ему за меч свой и умертвить изменника Ощеру на месте или удержать свое негодование!
— Встань, боярин! — сказал Юрий Ощере. — Принимаю твою покорность и жалую тебе место в нашей великокняжеской Думе.
"И тако покорятся тебе все!" — воскликнул боярин Иоанн, между тем, как Ощера подполз на колене к Юрию и целовал ему руку.
— Живи, пресмыкайся, — сказал тогда Басенок, с отвращением глядя на Ощеру. — Но теперь я старший посол Великого князя и заступлю место изменника. Князь Звенигородский! отвечай Великому князю Московскому в лице послов его: полагаешь ли ты оружие? Принимаешь ли мир? Отказываешься ли от твоих несбыточных помыслов?
"Дерзновенный! — вскричали в один голос Косой, Шемяка и боярин Иоанн. — Умолкни или за оскорбление великокняжеского величия тебя не спасет звание твое!"
Как будто не внимая сим угрозам, Басенок продолжал: "Выдаешь ли мне изменника Ивашку боярина и другого вора, боярина Ощеру?"
"Удались немедленно, беги, скажи своему князю, что между нами нет никаких условий! — воскликнул Юрий, вставая со своего места. — Покорность, или горе и погибель!"
— Итак, да падет на тебя кровь христианская, нарушитель клятв! — отвечал Басенок. — Брось перед ним его грамоты крестоцеловальные, — сказал он, обращаясь к Беде. Крик негодования и ярости раздался в собрании. "Мы не потерпим такого надругательства — сковать его — цепи — тюрьма!" — закричали с разных сторон.
— Торжествуй, — сказал Басенок, обращаясь к боярину Иоанну, — но знай, что торжество зла кратковременно! Углия горящие сыплешь ты на главу свою, неправедно собирая богатства и почести. Плаха — рано или поздно — будет твой удел!
В это время Беда, с обыкновенным своим равнодушием и неизменяющимся лицом, вынул из бархатного мешка и кинул к ногам Юрия сверток бумаг.
Ярость овладела Юрием, детьми его и боярами. Юрий хотел что-то сказать, но, задыхаясь, не мог ничего выговорить и только кашлял. Бояре его, одни кинулись к боярам московским, сопутникам Басенка, в намерении вытолкать их вон, другие хотели обезоружить Басенка. Шемяка, дрожа от гнева, схватил одной рукою бумаги, которые бросил Беда, другою ухватил он его за бороду, закричав: "Я заставлю тебя проглотить их, исчадие нечистое!"
Басенок отступил к дверям, заслоняя собою товарищей, и громко воскликнул: "Кто ко мне подступит, тот расплатится жизнью!" Он стремительно ухватился за меч свой.
Шемяка первый почувствовал все неприличие ярости и необдуманного гнева. Он оставил Беду и остановил бросившихся на Басенка, как будто желая загладить свое собственное, излишнее безрассудство.
"Остановитесь, брат, князья, бояре! Стыд, грех — не посрамим себя!"
— Князь Георгий Димитриевич, — сказал тогда Исидор, хранивший глубокое молчание во все время споров и буйного волнения, — позволь мне молить тебя: если уже без плода оказалась принесенная мною тебе ветвь маслины, то, да не произрастит она, по крайней мере, плода гибели. Посланник мира — да не буду я зрителем кровопролития!
Все остановились. Юрий устыдился буйства своих детей и вельмож. "Отпустите их безопасно, и горе тому, кто оскорбит их хоть словом!" — сказал он. "С тобою, отец архимандрит, мы увидимся — в Москве. Боярин Иоанн, боярин Ощера — идите за мною!" — он принял благословение Исидора и поспешно удалился.
Басенок также спешил идти. За ним пошли двое товарищей его. Беда все еще оставался на своем месте, бледный, неподвижный, дрожащий, с той самой минуты, как Шемяка столь жестоко опозорил его. Уже Басенок и бояре были за дверьми, когда он опомнился, молча поднял с земли клок волос, вырванный из бороды его Шемякою, и не говоря ни слова пошел за товарищами. Он казался обезумевшим; казалось, он сам не понимал, что делает.
Шемяка, сложив руки, погруженный в мрачную, глубокую думу, стоял подле стены и долго не мог дать самому себе отчета во всем вокруг него происходившем. Он опомнился, наконец, когда уже никого не было в избе. Только Димитрий Красный сидел в углу и горестно плакал…
— Плачь, ангел-хранитель наш, плачь! — сказал Шемяка мрачным голосом. — Не так совершаются дела, Богом благословляемые! Предчувствую, в какую бездну греха и погибели повергнули мы себя, тебя, родителя… Но — кто противостанет судьбам своим. Да будет же то, что будет… В Москву, в Москву!..
Димитрий Красный не отвечал ни слова, закрывая рукою глаза, и слезы обильно текли из глаз его.
Глава II
О боже мой! кто будет нами править!
О горе нам!..
В кремлевских великокняжеских хоромах были покои для житья, залы для пированья, палаты для государственных совещаний, церкви и часовни для молитвы, кладовые для золота и серебра, погреба для вин и меда. Но кто прошел бы все эти отделения хором великокняжеских, тот не узнал бы, что в них были еще уголки, назначенные не для веселья, не для пиров, не для хранения великокняжеского богатства, уголки темные, мрачные, лишенные всякого убранства. Это были — боярские тюрьмы, темницы и княжеские казенки. В то время, когда в палатах раздавались веселые клики радости, в этих уголках уныние и горесть беседовали с обитателями, нередко переходившими в них с великолепного пира великокняжеского. Близ царя близ чести, близ царя близ смерти — эта пословица дошла из старины до наших времен. С удивительным равнодушием повторяли и забывали всегда эту пословицу царедворцы, не боясь близи и все теснясь ближе и ближе к Великому князю! И всегда весело пировали они, никогда не помня, что товарищи их, недавно подле них сидевшие, горюют в боярской тюрьме или княжеской казенке.