Клятва юных
Шрифт:
Карыш не успел испугаться, — машины, завывая, пронеслись над болотом в сторону Семихатки. На брюхе у каждой из них был ясно виден широкий черно-белый крест.
Когда они были уже далеко, передняя машина снизилась, и от нее отделилась беловатая точка. Карыш раньше думал, что бомбы летят быстрее пули, не поймать глазом. А тут было видно, как блеснувшая на солнце точка упала вниз и над землей сразу же вырос высокий черный столб. Раздался глухой короткий удар, землю тряхнуло, и Карыш, упав на кочку, замер. Прозвучал еще один взрыв, как будто ближе. «Это —
Взрывы раздавались один за другим. Казалось, им не будет конца.
Тогда Карыш поднялся и пошел к Семихатке.
Может быть, в Семихатке и было когда-то всего семь хат. А теперь это большой поселок с клубом, школой и кооперативом.
Кооператив помещался на площади. Там стояла лошадь, запряженная в телегу. От крыльца к телеге носил какие-то ящики низенький усатый человек и грузил на телегу. Это и был Филипп Иваныч.
— Вам записка от товарища Лутягина, — сказал ему Карыш.
— От дяди Васи? Давай, давай, — тoропливо проговорил Филипп Иваныч, поглядывая на небо: — Вот гады, что делают!
Ящики на телеге подпрыгнули от нового взрыва, лошадь рванулась. Филипп Иваныч закричал на нее сердито; «Ну, качайся!».
Карыш подал ему записку, Филипп Иваныч прочел вслух:
— «Получено от зав. кооперативом поселка Семихатка три кило гвоздей для нужд обороны Советского Союза.
В. Лутягин».
Лицо у Филиппа Иваныча просветлело.
— Значит, дядя Вася уже при деле? Ну, и я — к нему… вот только доставлю на место казенное имущество.
— А я думал, это Семихатку бомбят, — сказал Карыш.
Филипп Иваныч опять глянул на небо. Там около вражеских машин были теперь видны частые разрывы зенитных снарядов — похоже было, что небо с размаху прокалывают раскаленной иглой.
— Нет, это станцию… — начал Филипп Иваныч и, вдруг замолчав, крепко схватил Карыша за руку: фашистская машина, вся в черном дыму, начала — одним крылом книзу — падать на землю.
— Так! — Филипп Иваныч с облегчением вздохнул: — Номер первый. За чем вор шел, то и нашел.
Он повернулся к ящикам, пододвинул к себе один из них, отодрал крышку:
— Ну, пионер, подставляй подол. Сегодня товар отпускаю без весу.
Карыш принялся рассовывать гвозди по карманам. Они были большие, как штыки. Или — немножко поменьше.
Филипп Иваныч начал привязывать кладь к телеге. Торопясь, он смастерил узел, потом ухватил веревку зубами, стал затягивать как можно туже.
— Ну, парень, — промычал Филипп Иваныч сквозь сжатые зубы, — беги к Василию Васильевичу, скажи: и я, мол… — он сплюнул в сторону кусочек веревки, — мол, и Филипп Иваныч в скором времени…
Все кругом дрогнуло от страшного удара, лошадь опять рванулась, Филипп Иваныч торопливо закончил:
— Беги, пионер, беги. Видишь, что делается.
Он взялся за вожжи и, подскакивая на одной ноге, полез
Карыш побежал назад, к болотной тропинке.
Он бежал, и ему все ясней становилось что дядя Вася не станет сидеть на одном месте, его, Карыша, ждать: увидев вражеские самолеты, он, конечно, уже ушел поглубже в лес; а когда к нему соберется народ — придет Филипп Иваныч и другие, — тогда партизаны и начнут воевать по-настоящему. Он бежал, задыхаясь, вытирая пот, и остановился только на опушке. Из леса слышался частый стук топоров и злое повизгивание пилы.
Карыш стал пробираться вперед, хоронясь на всякий случай за кустами, пока не дошел до знакомого места. Там, у сосны, горел костер, над огнем на высокой рогульке висел жестяной чайник. В стороне, спиной к Карышу, стоял дядя Вася и тесал топором доску. Двое партизан пилили бревно. Одного из них Карыш узнал: это был рабочий фарфорового завода Шитиков. А другого — с веселым рябоватым лицом и золотистой бородкой — он видел впервые.
За ельником стучал топор, видно, рубили дерево. Пахло свежими стружками, дымком и еще чем-то необыкновенно приятным: лесным жильем, что ли.
Дядя Вася оглянулся:
— А, товарищ Карыш! Молодец, скоро управился.
Карыш вывалил перед ним кучей гвозди из всех карманов. Василий Васильевич выхватил из кучи один на пробу:
— Хорош!
И поглядел на потное лицо мальчика:
— Уморился? Садись чай пить. Я сейчас…
Он взял доску, прислонил ее одним концом к сосне и вколотил в нее гвоздь. Потом вбил другой, третий. И перевернул доску: все гвозди прошли навылет. Тогда, уже не останавливаясь, он пробил гвоздями — из конца в конец — всю доску. Одна ее сторона теперь была покрыта железной щетиной. Василий Васильевич схватил щетинистую доску и несколькими ударами обуха прибил ее к бревну — так, чтобы гвозди торчали наружу. И бросил любуясь:
— Хорош еж?
Два партизана перестали пилить, поглядели:
— Годится!
— До заката управимся, — сказал Лутягин. — А ну, товарищи, давай чай пить.
Чай пахнул дымом, но был очень вкусным.
Пришел Кузнецов, сменившийся с дозора на холме. Он достал из своего вещевого мешка кружку и молча сел к огню.
За чаем всех смешил парень в клетчатом картузе. Звали его, как оказалось, Гошкой. Он все рассказывал про какую-то тетю Мотю, которая вчера заперлась нечаянно в чулане, а ключ потеряла, никак не могла вылезти.
Партизаны, слушая Гошку, смеялись, особенно тот, с рябоватым лицом и бородкой: он все подмигивал Гошке, и казалось, что он вдвоем знают что-то веселое, по секрету от других. Все было так, как будто война гремела где-то далеко, за тридевять земель.
Но когда кончили пить чай, дядя Вася прислушался и сказал:
— Наши по шоссе начали крыть.
И Карышу гул орудий показался другим, дружелюбным: это ведь красноармейцы стояли за длинными зелеными дулами, целились во врага.
После чая все опять взялись за топоры и пилы. А Карыш стал собирать дрова в запас для нового костра.