Клятва золотого дракона
Шрифт:
– И что же? Прошло всего несколько сотен лет, и все они сами покинули камень, покинули с позором, спасая свои шкуры. Как давно эти горы не слыхали драконьей поступи…
Илидор наклонил голову, силясь проникнуть всеми чувствами сквозь каменную толщу. Ему очень нужно было побеседовать с драконьими останками. Ему еще никогда не приходилось этого делать, и он понятия не имел, как с ними нужно общаться – лишь знал, что от костей дракона должно оказаться больше толка, чем от призраков гномов и машин. Те могут лишь повторять слова, которые произносили незадолго до смерти, и действия, которые совершали. Драконья связь с камнем прочнее.
– Но это дракончик, – в затухающем голосе прозвучало удивление. – Не эфирный, нет. Не слышащий воду. Не угольный. Маленький дракончик не похож на камень,
– Куда ушли угольные драконы? Их еще можно найти? – спросил Илидор.
Голос его прокатился по залу – от волнения он заговорил слишком громко, слишком звонко, и теперь зажмурился, ожидая ответа, но ответа не было. Только едва-едва слышно окончательно рассыпались в труху кости дракона, пролежавшие в пещере за стеной многие сотни лет.
Илидор вдруг остановился, точно с купола прямо перед ним рухнула стена или машина.
– Там было большое… – начал он и снова замер, прислушиваясь к чему-то такому, что способны слышать одни лишь драконы.
– Сражение? – наконец нарушил молчание Эблон. – Побоище?
Странно, но чем дальше они углублялись в подземья, чем меньше оставалось до Масдулага, тем реже им встречались призраки. С одной стороны, гномы испытывали от этого гигантское облегчение: после Узла Воспоминаний им думалось, что весь путь будет усеян призраками, и это вызывало тревогу. Дракон может сколько угодно повторять, что мертвые безопасны, только… никто не говорит, что они опасны! Но никто не хочет встречаться с призраками, поскольку при виде их сразу начинаешь задаваться печальными вопросами о бренности собственного бытия, а такие вопросы – вовсе не то, что способны обмысливать гномы! Гномы не любят неопределенности и терпеть не могут строить дурацкие догадки, они предпочитают вещи осязаемые и с ясным результатом. Обрабатывать металл и камни, воевать и торговаться, не любить эльфов и воспевать собственную могучесть, попивая пиво – вот самые что ни на есть гномские занятия! А мертвых положено отдавать текучей воде или лаве, чтобы тела не оставались где попало и не смущали живых своими историями, не навевали вопросы без ответов и грустные мысли! Потому как если гном примется всерьез думать эти самые мысли, то и глазом моргнуть не успеет, как сядет на задницу и будет страдать, схватившись за голову, бубнить о бренности сущего, бесполезности собственной жизни и ненужности любых своих поступков – и в самом деле, какая разница, если рано или поздно всё сведется к этому: призрачному, окончательному, бессмысленному! Не понимать таких простых вещей может только дракон, у которого голова устроена не разбери как, и только дракон может намеренно таскаться по таким местам, где мёртвые смущают живых!
Однако, вынуждены были признать гномы, невольные указания призраков были небесполезными, и сейчас, во глубине подземий, они не отказались бы от коро-отенькой встречи с призраком, который рассказал бы что-нибудь обнадеживающее: ну, к примеру, «верной дорогой идете, потомки, бегун не за горами». Не этими самыми словами, конечно же… очень жаль, что призраки не видят живых и не могут давать им ясных указаний.
– Не знаю, побоище или нет, но там погибали гномы, много гномов и в разное время… быть может, еще до войны…
– Тогда зачем они нам? – устало спросил Типло.
Но Илидор, сверкая глазами и подрагивая крыльями плаща, уже нёсся по направлению к отвилке, ходовайка вприпрыжку бежала следом, и оставалось одно: поспешить за ними. Потом маленький отряд долго поднимался по узкому тоннелю, оступаясь на неровностях пола и оскальзываясь на мелких камешках, то и дело задевая бугристые стены плечами и локтями, и наконец они вышли на уступок, а под ними…
– Да грёб я кочергой! – сообщил Хрипач.
…под ними раскинулась гигантская многоярусная пещера. В ней можно было бы поместить целую деревню, а может, не деревню, но уж привратный рынок – точно можно. И, кажется, в прежние времена эту пещеру кто-то грыз: там и сям виднелись давно зарубцевавшиеся следы взрезанной породы, бывшие, видимо, тоннелями, но теперь обвалившиеся, повсюду устроены тропы с не до конца еще истлевшими ограждениями, кое-где внизу –
– Добытчики резвились, – Палбр сплюнул. – Значит, еще до войны. Тут мы не найдём ничего ин…
– Я же говорил! – продолжал возмущаться Типло. – Я говорил, что нам сюда не надо! На кой мы карабкались по этому тоннелю…
– Не вопи, охрипнешь, – доброжелательно сообщил ему Илидор и зашагал вниз по тропе, сильно размахивая руками и подрагивая крыльями.
Гномы неохотно следовали за ним. Ну почему он такой любопытный, это же просто невозможно! Ничего интересного в этой заброшенной пещере быть не может – ну да, наверняка тут полно призраков, на добыче всегда кто-нибудь гибнет. Хотя в северных подземьях, близ Масдулага, вроде как обитали самые мастеровитые гномы, они даже придумали, как делать проходы с раздвижными дверьми в горах и хранилища, замаскированные под скальные стены, если, конечно, это не байки, но… не важно, всё равно на добыче всегда кто-нибудь гибнет, всё равно тут полно призраков, но это не те призраки, которых они ищут, которые могут рассказать им что-нибудь про бегуна.
– Ну на кой тебе нужно это место? – подержал Хрипача Парбл, спускаясь за Илидором.
Босоног вспотел, устал и хотел есть, а бегать по бесполезным пещерам – вовсе не хотел. Неутомимый, вечно сияющий дракон иногда всерьез его раздражал, хотя, разумеется, Палбр был благодарен Илидору за спасение и восхищался им от всей души, и ценил его как неунывающего, надёжного, сильного спутника, и всё такое… но просто не могли бы вы показать, уважаемый дракон, где у вас регулируются любопытство и энергичность?
– Смотрите! – Илидор на миг обернулся, азартно блестя глазами, и ткнул пальцем в сторону нижних ярусов: – Там гномы!
Глава 10
«И тогда малолетний Мурндаб, сын Шелдра Самоцвета, понял: он больше не в силах удерживать перевал от наступающих войск враждебного племени – это поражение, крах, конец всему! И это действительно были поражение, крах и конец. Но не всему».
Три дня, пока они пробирались на запад, а потом на юг, Гилли почти всё время молчал, лишь иногда что-то горестно ворча себе под нос и тут же сам себя перебивая, сам с собой начиная спорить и обрывая себя же на полуслове. Заканчивалось тем, что он хватался за голову и долго шагал вперед молча, при этом морщась так, словно ступает по неостывшей лаве. Да он сразу после событий на базе грядовых воителей стал очень сильно не в порядке: сначала, когда тело Дарзия исчезло в отворившемся подполе, Обжора сел на табурет и долго, очень долго пялился в одну точку, не отвечая Кьяруму и ничего не говоря сам, так что Пеплоед махнул рукой и отстал. Потом Гилли встал и, нога за ногу, добрел до кучи мешков под стеной, повалился на них и заснул, и проспал до следующего утра. Пеплоед за это время обшарил покинутую базу, нашел много чего интересного, включая следы «превращений» гномов в огородные пугала, но Обжоре этого показывать не стал: незачем ему, и так едва не свихнулся от всего, что услышал и увидел.
Когда Гилли наконец проснулся, вид он имел еще более пришибленный, лицо его то краснело, то становилось серым, как обветренный камень. Кьярум не заговаривал о случившемся и вообще не тормошил своего спутника, только, собрав немногие припасы, еще остававшиеся на базе, скупо бросил: «Ну чего, пойдем?». И они пошли.
Пеплоед был уверен, что в первые два дня Гилли не понимал, куда они идут, а сегодня уже сообразил: завернули на юг. При этом он упорно молчал, и Кьярум молчал тоже, ничего не объяснял: пусть, наконец, очнется сначала, а там, если хорошенько всё обмозгует, то и объяснений не потребуется. Сегодня Гилли уже почти пришел в себя, в течение дня он становился всё больше похожим на прежнего Обжору, в глазах его появлялась осмысленность, лицо постепенно принимало нормальный цвет, движения больше не выглядели так, словно толстяка забыли разбудить, отправив в дорогу.