Клык на холодец
Шрифт:
Кочегар
– Опыта набирается…. – шепнул Егор. – Он вообще всё новое впитывает, как губка. Даже такую хрень.
– Почему сразу хрень? – обиделся за машиниста Сергей. Настоящий путейский фольклор, можно сказать – исторический. Лёха говорил, с позапрошлого века…
«…эх, я на этом перегонеСвою машину разгоню,Все регуляторы открою,Рычаг сильнее оттяну…»– Почему он всё время молчит? – тихонечко спросила Лиска. Она устроилась рядом с егерем. Тот обнял её, укрыв полой куртки – ветер насквозь простреливал высокую железнодорожную насыпь.
– Сильваны – они все такие, слова лишнего не вытянешь. Как он, в Универе-то, освоился?
Вроде, да. – ответил Егор. – Я его у себя поселил, благо есть пустая комната. Поначалу шарахался от всего, потом привык. Только вот девицы…
– А с ними-то что не так? – удивился егерь.
– Умар говорил, что дома отец настрого запрещал даже думать о девушках. А в ГЗ – сам понимаешь, цветник.
– Ясно. Мальчик вырос. Мальчику хочется на травку. И он таки да, дорвался, как сказал бы наш общий друг Шмуль.
Егор покосился на сильвана и ухмыльнулся.
– Поначалу они в очередь у наших дверей выстраивались, особенно первокурсницы. Вбили себе в голову, что если регулярно иметь секс с сильваном, то со временем приобретёшь иммунитет к эЛ-А. Уж не знаю, правда это или нет…
Лиска хихикнула.
– На Полянах то же самое. Когда приходит новая партия замкадышей – такое начинается… Те, правда, ждут немедленного результата – и очень обижаются, когда ничего не выходит.
Сергей вспомнил визит на Поляну Серебряный Бор – костёр на пляже «Улетай», завораживающий ритм барабанов и песок, покрытый ковром переплетённых нагих тел.
«…но вдруг вагоны затрещали,Свалился поезд под откос.Трупы ужасные лежали,Едва похожи на людей.К земле прижатый паровозом,Лежал механик молодой.Он с переломанной ногоюИ весь ошпарен кипятком…»Лёха-Кочегар старался вовсю. Челноки, успевшие изрядно принять на грудь, переглянулись, повздыхали и полезли в торбы за новыми баклагами.
– Пока не забыл… – Сергей покопался в нагрудном кармане и протянул Лиске бумажный пакетик.
– Это что?
– Новое средство против Зова Леса. Недавно появилось на Речвокзале. Коля-Эчемин презентовал.
– Зачем? Мы от МКАД дальше, чем метров на двести, не отойдём.
– Это ты сейчас так думаешь. А там – хрен его знает, как повернётся.
– Да не нужны мне твои порошки! – девушка сердито оттолкнула его руку. – Что мне вообще сделается за четверть часа?
– Не сделается – тогда и принимать не будешь. – резонно возразил егерь. –
Егор вспомнил рассказ Сергея, как однажды он опрометчиво посоветовал своему другу, живущему в Замкадье, дать тяжело больной дочери сильнодействующее лесное снадобье – и это привело к трагедии, как раз из-за «побочных эффектов».
Хорошо хоть, девчонку удалось спасти, переправить в Лес.
–…и запомни – только в самом крайнем случае!
Девушка пожала плечами, но пакетик взяла.
«…Судьба несчастная такаяДля машиниста суждена.Прощай, железная дорога,Прощайте, дочка и жена…»Путец кое-как допел последний куплет, уронил голову на руки и засопел. Челноки храпели на досках вповалку, и лишь самый стойкий, ещё тянул мотив, заменяя слова другими, знакомыми с детства:
«…а молодого лейтенантаНесли с пробитой головой…»IV
Столб света скользнул по ржавым рельсам отбойника и упёрся в рухнувшие конструкции пешеходного мостика. Метнулся, описав дугу, упёрся в стволы толстенных, в четыре обхвата каждое, деревьев – и вернулся на дорожное полотно, укрытое сплошным покрывалом ярко-зелёного, отливающего в электрическом свете серебром, мха. Странный это был мох: он наползал с внутренней стороны МКАД до середины разделительного газона, а там словно утыкался в незримую стену. На глаз, живой ковёр имел не меньше полуметра метра в толщину.
Но троице, залёгшей в кювете на противоположной стороне дорожного полотна, было не до странностей местной флоры. Они изо всех сил вжимались в землю – чтобы, когда луч вернётся, спрятать от него хотя бы лица.
Волновались они зря. Сержант, высовывающийся по пояс из люка, ворочал прожектором скорее от скуки, чем рассчитывая кого- то обнаружить. Ещё меньше думали об этом сидящие внутри. Двое бойцов дремали, привалившись к броне, водитель же, позёвывая, крутил баранку – до конца патрулирования оставалось сорок невыносимо скучных минут. Хотя броневики военной полиции и раскатывались по растрескавшемуся за тридцать лет асфальту МКАД, надвое разрезающему Химкинский парк, точно по графику, это давно превратилось в рутину. Хочет кто-то пробраться снаружи в Лес? Да сколько угодно, если ты такой идиот. О пропускном режиме путь беспокоятся на Химкинском Кордоне, куда в обязательном порядке причаливают буксиры, лодки и теплоходы, ходящие до Речвокзала и обратно. Там их осмотрят, проверят документы у пассажиров и постараются поскорее отпустить. Случается, снимут кого-нибудь, не имеющего отметки о допуске, но никакие особые кары таким «зайцам» не грозят. Ну, проведут разъяснительную беседу, ну, выпишут штраф. В худшем случае – подержат пару суток в «обезьяннике», но потом всё равно выставят за пределы Особой Зоны – на «сто первый километр», как говорят в народе.
Броневик, гудя дизелем, прокатился мимо затаившейся троицы и скрылся за поворотом. Секунды тянулись бесконечно; глухая чернота, особенно непроницаемая после яркого света, затопила полотно дороги, скрыв стволы лесных великанов, уходящие вверх, к звёздам.
Тот, что лежал справа, пошевелился, поднялся на четвереньки. Вспыхнул мощный аккумуляторный фонарь.
– Свалили, сучары… Теперь минут пятнадцать никого не будет. Мамед, зажигай, время пошло!
Второй повозился в рюкзачке, достал горелку, прикрученную к маленькому газовому баллону. Под асбестовым колпачком затрепетал огонёк. Спустя несколько секунд асбест раскалился добела, освещая всё вокруг ярким ровным светом.