Ключ к счастью
Шрифт:
Она решила все же надеть халат, выпустив поверх него две заплетенные косы, и на этом процесс одевания к ужину закончился.
— Можно принести поднос с едой, Мэри, — сказала она. Служанка ушла, Пен приблизилась к окну и, приоткрыв ставни, глотнула свежего вечернего воздуха. Как и вчера, луна светила сквозь тучи, звезд не было видно. И какая тишина! Какое спокойствие. Если бы в душе так же…
Мэри уже вносила еду — какая проворная девушка!
Запеченные в раковинах устрицы, аппетитная
— Кухарка сказала, что, если будет маловато, она придумает еще что-нибудь, — заверила Мэри, увидев, как разгорелись глаза у гостьи. — А выбирал сам милорд д'Арси.
С этими словами она стрелой умчалась вниз, чтобы моментально вернуться с кувшином бургундского и повторить ту же присказку:
— Ваш брат сам выбирал в подвале.
— Спасибо, Мэри. Все очень хорошо. А теперь сообщите, пожалуйста, моему брату, что я готова его принять.
Мэри ринулась выполнять просьбу, а. Пен наполнила кубки темно-красной жидкостью, сверкающей в огне свечей как закатное солнце.
Когда Оуэн, учтиво постучав, вошел, Пен встретила его улыбкой, каковую, как она считала, можно было назвать вежливо-холодной.
Во взгляде, которым он окинул ее, она прочла одобрение, граничащее, пожалуй, с восхищением. Так ей хотелось думать… Хотя для чего все это, если она твердо решила не допускать с ним близости? Поэтому она занялась перестановкой блюд, с такой тщательностью размещенных на столе руками Мэри.
— Вы почти совсем исчезли в этом халате, — сказал он с улыбкой. — Не лучше было воспользоваться рубашкой?
— Чтобы сидеть за столом с голыми ногами? — возмущенно воскликнула Пен и, к еще большему возмущению, увидела, что его позабавила ее реакция, а в улыбке, в глазах появился открытый призыв. Как непристойно!
Нужно заговорить о другом.
— Я должна выразить вам восхищение, шевалье, — сказала она светским тоном, — тем, с каким тщанием выбрали вы еду для ужина.
Он поклонился.
— Это потому, мадам, что, как мне кажется, я уже неплохо знаю, чем могу вас порадовать.
Опять эти грязные намеки! Какой невозможный человек!
Больше она ни о чем подумать не успела, так как он склонился над ней, взял за подбородок и ласково поцеловал в губы, а потом погрузил руки в ее пышные волосы.
— Сегодня вечером, дорогая, — произнес он, — вы выглядите еще прекрасней, чем обычно. Голод и усталость вам так к лицу!
И снова зовущая улыбка…
«Господи, дай мне силы вынести все это!..»
— И все-таки, шевалье, не могу понять, откуда вам известны мои предпочтения в еде? — Она взяла в руки кувшин. — Еще вина, сэр?
— С удовольствием, мадам.
Он некоторое время не отрывал губ от кубка, глядя на Пен своими черными глазами.
— Что
— Наблюдательность профессионального шпиона, — язвительно сказала она.
— Или любовника, — уточнил он.
— О нет! Минута слабости, шевалье, не превратила вас в любовника. Но давайте начнем ужин.
Она опустила ложку в блюдо с устрицами.
— Конечно, мадам. Я ждал этого момента весь день… Что касается минуты слабости, о которой вы изволили сказать, то ее не было с моей стороны. Было желание и его осуществление.
— Что ж, значит, вам не в чем упрекнуть себя. В слабости отличилась я…
Этот словесный поединок выматывал из нее последние силы, как если бы они сражались настоящим оружием.
— Как правило, — сказал он, — я стараюсь не делать вещей, за которые мог бы упрекнуть себя.
Он отрезал кусок мяса и положил ей на тарелку. Она демонстративно подцепила с блюда устрицу. Он наполнил свой кубок, густо намазал маслом кусок ячменного хлеба. Она полила щавелевым соусом положенный ей на тарелку кусок петушиной грудки. Они оба выпили вина и наконец взглянули друг на друга.
— В этой гостинице на редкость умелый повар, — сказала она. — Или кухарка. Не помню, когда я пробовала такие изумительные устрицы. Кстати, здешняя речная форель тоже очень хороша. Обязательно попробуйте, пока мы в этих местах.
Он кивнул, продолжая смотреть на нее. Потом задумчиво произнес:
— Итак, вы отдали дань слабоволию. Но с чего бы это, Пен? Вы отнюдь не кажетесь слабым человеком. Напротив… Душевных сил у вас хоть отбавляй.
Она тоже намазала масло на хлеб.
— В ту ночь я, наверное, слишком много выпила, — сказала она. — Кроме того, в праздник Двенадцатой ночи по традиции положено отбрасывать все условности, не так ли? Традиции одержали надо мной победу..
— Ох, Пен… — Он неодобрительно покачал головой. — Я многое могу вытерпеть, но не такую вопиющую не правду.
Она попыталась твердо посмотреть ему в лицо.
— Это единственное объяснение тому, что произошло, шевалье. Другого у меня нет и не будет… А теперь не поговорить ли о том, как мы будем действовать завтра с утра?
— По наитию, Пен, по наитию, — ответил он. — Так мне приходилось нередко поступать.
Он наклонился вперед, взял ее руки в свои, удерживая их над столом.
И снова она ощутила странное чувство — как если бы та часть плоти, к которой он притрагивается, перестает принадлежать ей и все тепло ее тела, кожи исходит от него.