Ключ к сердцу императрицы
Шрифт:
Марше хлопнул глазами и пожал плечами.
— Итак, Березина, — продолжала Лидия. — Около деревни Студенки будет выстроен мост, через который успеет переправиться сам Бонапарт, маршал Удино и около девятнадцати тысяч ваших солдат. Потом Наполеон отдаст приказ сжечь мост, чтобы по нему не прошла русская армия, которая будет наступать вам на пятки. Сорок тысяч ваших солдат попадут в плен. Остальные погибнут при попытках переправиться через Березину. Спасутся только те, кто сможет найти лодки или сделать плоты. Но и среди них многие потонут, ведь русская артиллерия будет непрерывно вас обстреливать! Поэтому самое разумное — подняться выше по течению. Там Березина поуже,
Марше смотрел со странным выражением…
«Вот сейчас он отведет глаза, вздохнет, а потом ка-ак выхватит пистолет да ка-ак выстрелит мне в лоб за такое жуткое пророчество о страшном конце великой армии!»
Марше отвел глаза и вздохнул.
— Не думайте, что вы мне открыли какие-то безумные тайны, — устало сказал он. — Я знаю, что наш император совершил целое море ошибок. Он вступил с войском в страну, не имея ни малейшего понятия ни о нравах, ни о характере русских. Неслыханно еще, чтобы какой-нибудь полководец — если, конечно, боги не помутили ему разум, дабы погубить! — в один день уложил почти полторы сотни тысяч своих солдат, чтобы только иметь пустую славу — взять Москву! Бонапарт, наш кумир, идол Европы, сделал это при Бородине.
Седьмого октября, вы сказали, мы покинем Москву? Боже мой, да я бы на его месте уже ушел оттуда! Бегом убежал! Или на нашего императора напал какой-то столбняк? Он ждет Кутузова на поклон… он ждет на поклон народ, который оказался достаточно силен, чтобы самому начать жечь свою священную столицу! Так волк отгрызает себе лапу, чтобы выбраться из капкана!
Я много видел на русской земле… И дома, и усадьбы были разрушены — разрушены своими же хозяевами! Я понял, на какие крайности способен народ, достаточно великий, чтобы предпочесть полное разорение чужеземному владычеству. А мы?.. Мы неспособны были оценить это. Мы восстановили против себя русских тем, что разрушали их церкви и ругались над их истовой верою. В Египте, например, наш император оказывал столько почтения магометанству, что можно было ожидать его перехода в эту веру. В Италии, Австрии, Испании — везде он казнил святотатцев. Но в России… он словно не знал, как русские привязаны к своей вере, как почитают своих святых, как важна для них церковь и почитаем сан священника. Едва ли он признавал русских за христиан! Да и мы все заражены этим его духом! Мы уже не можем изгнать его из себя! Теперь в глазах русских мы хуже мусульман, мы нечестивцы и ведем себя в полном соответствии с этим наименованием.
Перед этим ничтожны все попытки Бонапарта перетянуть русских на свою сторону. Да, мы надеялись, что ваши крестьяне-рабы потянутся за волей, которую сулил им наш император. Но им милее рабство при своих господах, чем воля — при чужих! Да, это нация рабов и варваров… но рабов и варваров великих и непобедимых! Ничуть не сомневаюсь, что с нами случится по словам пророка: «От лица гнева твоего мы растаяли, как воск, вспяты были и пали».
Лидия и Сташевский смотрели на Марше и не верили своим ушам.
Услышать это от французского офицера?! Да что с ним такое? Или он впрямь настолько умен? Или все, о чем он говорит, совершенно очевидно для всякого здравомыслящего человека?
Молчание затягивалось… и вдруг Марше встряхнулся.
— Что уставились? — спросил он вдруг грубо. — Наслаждаетесь минутой моей слабости, да, Жюли? Признаю, ваши слова произвели на меня впечатление, не скрою! А приятно, должно быть, сознавать свою силу над смятенным рассудком человека, которому вы так ловко заморочили голову! Приятно это сознание власти над ним, над его будущим? Ах, вы моя прелестная вещая сивилла… Ну так я тоже хочу насладиться этим ни с чем не сравнимым чувством власти над будущим! Предрекаю вам, дорогая Жюли, что этот молодой человек, которого я велел обвенчать с вашей сестрой, вполне может остаться жив. Я отменю приказ о его расстреле, если в ту ночь, когда он со своей новобрачной женой будет предаваться первым плотским восторгам, вы разделите со мной постель. Проще говоря, если нынешнюю ночь вы проведете со мной. Ну а если же вы откажетесь, ваш синеглазый красавчик погибнет. И вы вместе с ним… Вас расстреляют одновременно. У одной стены. И, очень может быть, ваши бездыханные тела упадут рядом, и кровь ваша смешается, как в дурацких стишках и сказках о любви!
Голос его прервался отчаянным хрипом, и он стремительно вышел.
— Бог мой, — тихо промолвил Сташевский. — А ведь вы причинили ему страшную боль. Нет ничего трагичнее и мучительней для солдата, чем услышать вот такое жуткое пророчество о бесславном конце его армии, какое произнесли вы, Лидия. Кстати, не пойму, почему он зовет вас Жюли? Как вас зовут на самом-то деле?
— Да какая разница, — отмахнулась она. — Нравится ему имя Жюли — ну, пусть зовет так. Это самая малая жертва, которая от меня требуется.
— О, будь он проклят! — сокрушенно воскликнул Сташевский. — Я не знал такого Марше! Он всегда был опасен, но теперь он просто страшен. Что делать… как его утихомирить?! Знаю! Я знаю! Я потребую, чтобы Марше стрелялся со мной! Еще там, в деревне, когда мы поссорились в амбаре, мы договорились о дуэли. Я напомню о ней. Если он опять попытается ее отсрочить, я оскорблю его публично. Он не сможет отказать, не прослыв бесчестным трусом. Дуэль — это единственный способ его остановить.
Лидия не успела ничего ответить — мимо окон проскакали всадники, во дворе зашумели, захохотали, и крики:
— Лейтенант, мы привезли святого отца! — возвестили о том, что вернулся отряд, посланный в село.
Лидия прижала руки ко рту, глуша отчаянный стон.
Священник… свадьба! А потом…
Потом — выбор.
Ну что лукавить перед собой? Какой может быть выбор? Ночь с этим мужчиной — или смерть, причем и своя, и Алексея? Кто колебался бы? Только не она. Она уже все решила для себя, окончательно и бесповоротно. Но — понимая, что после этой ночи Алексей будет потерян для нее навсегда. Тоже окончательно и бесповоротно…
Лидия верила искреннему негодованию Сташевского, который готов был подставить грудь под пулю на дуэли, только бы избавить ее от Марше. Но вряд ли это возможно. Лейтенант не из тех, кто рискует по пустякам. Ничего не выйдет у Сташевского. Марше найдет предлог отказать ему, не уронив своего реноме перед солдатами.
Нет, придется отдать за спасение слишком дорогую цену: расплачиваться вечной разлукой с Алексеем!
Но как жить здесь после этого? После венчания его и Ирины? Чем жить в этом чужом времени, в чужой семье? Кому она будет тут нужна?!
Детей их нянчить, что ли?! И ждать, когда погибнет Алексей? Тайно от себя мечтать о его смерти, потому что это дарует избавление от мук ее истерзанному ревностью сердцу?
Но она превратится в чудовище! И, может быть, именно тогда она его убьет — от ревности, от страшной ревности?
Стоп… Да вот в чем все дело! Если Лидия откажет Марше, она так и так станет убийцей Алексея. Если не откажет, спасет его!
Но если Алексей останется жив, каким образом Ирина станет женой Сташевского?