Ключ
Шрифт:
— Тебя как зовут?
— Лариса Вовгура. А тебя Демид? Смешное имя. В Беринговом проливе есть острова Диомида. Один наш, другой американский. Ты тоже такой половинчатый? Ну, ладно, не злись. Идем. И не вздумай отказываться: дед хочет тебе что-то про твоего отца рассказать.
— Про отца? — вздрогнул Демид.
— Вот именно. И ты будешь последним идиотом, если не пойдешь и не узнаешь, что он тебе хочет сказать перед смертью. Потом локти станешь кусать, да поздно будет. Когда такой человек умирает, не прийти к нему просто невозможно!
—
— Он тебе это сам скажет.
— Придется идти.
— Если бы не дед, никогда бы ты меня здесь не увидел, — сказала Лариса. — Недостоин, понимаешь?
— Вот что правда, то правда, — легко согласился юноша, и девушка почему-то обиделась:
— Ты еще не раз пожалеешь о своих словах.
Он окинул взглядом свою комнату, которая ему всегда нравилась, и неожиданно признался.
— Ты права: мрачная у меня пещера.
Лариса вновь оглядела комнату, задержалась взглядом на переплетениях железной решетки и спросила:
— А решетка у тебя зачем? К тюремной жизни привыкаешь?
— Угадала, — ответил Демид. — Далеко нам идти?
— Нет рядом, за углом.
На улице горячо припекало солнце. Клены, ясени, каштаны налились буйной зеленой силой. Где-то совсем близко приглушенно шумел Брест-Литовский проспект.
— Славно тут у нас, — сказал юноша.
— Не вижу ничего хорошего, — ответила Лариса.
Она с вызовом тряхнула головой, густые блестящие волосы, схваченные пластмассовой приколкой, качнулись тяжелой волной.
— Нам сюда.
Они свернули с Фабричной улицы за угол и очутились перед большим, трехэтажным домом, построенным, очевидно, еще до революции.
Лариса открыла дверь: «Проходи». Небольшой темный коридор, заставленный какими-то сундуками и старыми чемоданами, напомнил Демиду его собственную коммунальную квартиру.
Девушка уверенно, не постучав, толкнула дверь и сказала:
— Ну вот, дедушка, я его привела.
— Спасибо, — послышался в ответ могучий старческий бас. Демид невольно отметил, что такой голос вряд ли мог принадлежать человеку, который собирался покинуть этот бренный мир, и потому недоверчиво взглянул на Ларису. Накрашенные губы девушки сейчас приобрели естественный оттенок (когда она успела стереть помаду?), и от этого лицо ее стало милым, знакомым, детским. Теперь Демид узнал бы ее с первого взгляда. Внучка, видно, побаивалась своего деда. Демид вошел в комнату, освещенную двумя большими, полными солнца окнами.
На кровати лежал человек могучего телосложения, даже укрытый одеялом, он казался великаном. С первого взгляда Демид не рассмотрел лица лежащего, скрытого огромной копной волос, из-под которой смотрели черные, большие, горячечно блестевшие глаза, цепко нацеленные на вошедшего. И еще поразили юношу руки больного, лежавшие поверх одеяла, молодые руки с тонкими, гибкими, длинными
— Ну, здравствуй, — сказал дед, — давай знакомиться… — И он назвал свое имя.
— Здравствуйте, — ответил Демид и в ответ назвал свое.
— Знаю. Ты, внучка, — дед повернул голову к Ларисе, — пойди-ка займись своим делом, наша беседа — не для твоих ушей.
— Очень-то мне нужно в ваши преступные дела встревать, — дерзко бросила Лариса, тряхнула своим «конским хвостом» и исчезла за дверью.
— Вот так-то лучше. Садись, — предложил старик, указав Демиду на кожаное кресло.
Парень послушно сел.
— Садись и слушай, разговор будет долгим.
— Лариса сказала мне, будто вы что-то хотите рассказать об отце…
— Хочу. Чувствую, помру я скоро, и потому хочу рассказать. Не могу уносить с собой в могилу…
— Ну, на больного вы не похожи…
— Завтра меня отвезут в больницу, и спустя некоторое время — конец. Один шанс из ста, что я выйду живым из этой переделки. Рак у меня. Но ведь человек, если тонет, то и за бритву хватается, так и я… Ну, ладно, судьбу свою я знаю, ко всему готов.
— Вы про отца хотели…
— Не только про него. Ты знаешь, как твой отец умер?
— Убили его бандиты.
— Не совсем так. Твой отец помогал милиции. На напарника моего, Гришку Хриплого, твой отец кинулся, когда мы в сберегательной кассе сейф брали. Гришка его пером тогда пырнул, вот сержант и выстрелил. А наган знаешь какое оружие?.. Одной пулей и Гришку, и твоего отца положил. А я сдался, подумал: умереть всегда успею. Отработал сколько присудили, в родной дом вернулся, а завтра вот… на операционный стол, и все.
— Можете не ложиться, — холодно сказал Демид.
— Нет, не могу. Если есть хоть один шанс, его надо использовать. Разве не так?
— Так, конечно. И все-таки зачем вы меня позвали?
— Чтобы ты узнал всю правду про смерть своего отца. И еще потому, что не дает мне покоя его смерть. Не я убил, а совесть мучает. А я хочу отправиться на тот свет с чистой совестью.
Демид поднялся с кресла.
— Расхотелось мне с вами разговаривать. Я об этом все давно знаю. Павлов мне рассказал.
— Павлов? Всю жизнь мне такого друга не хватало. И голова и руки — золотые. Такого бы напарника! Да разве он согласился бы! А ты садись, выслушать все равно придется.
Черные цыганские глаза где-то в глубине всклокоченных седых волос горели такой жаждой жизни и такой волей, что не послушаться его приказа было невозможно.
— Так вот слушай. Мне больше восьмидесяти, и двадцать пять из них я провел на нарах, в лагерях, на лесосплаве по Енисею. Но больше пятидесяти лет я жил на свободе и не только брал стальные сейфы, но и думал, понимаешь ты, думал. Если бы моя судьба сложилась иначе, я, вполне вероятно, стал бы ученым, знатоком точнейшей механики… Подожди немного, болит очень. Пусть отпустит…