Ключевая фраза

Маркарьян Рубен

– У меня не всегда была неблагополучная семья! – вспыхнув, воскликнула Лиза. – Мать начала пить после смерти дедушки, ее отца. Отец мой, правда, бросил нас, и я его не помню, но он исправно присылал алименты. А вот дед… Вы знаете, какой у меня был дед! Он был очень крут. Очень. Он служил в НКВД, кстати, воевал, у него медали были. Я помню, китель висел в шкафу – парадный. Мама рассказывала, ему ночью звонили в дверь, он просто одевался, шел и все разруливал, как Бэтмен… Его имя до сих пор на досках почета в каких-то управлениях. Мне говорили. Но для моей мамы он был самый любящий на свете отец. А для меня он был человеком, научившим меня кататься на велосипеде, выпиливающим лобзиком в своем гараже какие-то немыслимые штуковины и каждое

утро приносящим мне из булочной вкуснющие булочки, за которыми он ходил рано утром специально для меня.

– Наверное, он был уважаемым человеком, надо будет навести справки о нем, тем более если на доске почета, – адвокат что-то записывал.

– Наверное… Наверное, он был очень крутым, – Лиза оторвала взгляд от записей адвоката и уставилась в стену. – И реализован был очень. И помнят его. Только по моим ощущениям он – человек, который поймает мой велик через круг стадиона, и я точно не упаду, потому как тормозить у меня не получалось. И не будь его рядом, что мне от его заслуг перед отечеством? А вот булки и навык езды на велосипеде… На всю жизнь со мной. И еще портфель с зайчиком… С которым я пошла в первый класс. Мы с ним его покупали вместе. А потом ехали на поезде домой к маме, и мне казалось, что у меня самый красивый портфель во всем вагоне, предмет вожделения всех присутствующих. Я помню, как он смотрел на меня нежно и упивался моим складыванием-выкладыванием по дороге всех моих кукол и прочих мелочей в этот портфель. И как наше с ним общение умиляло присутствующих, когда я просила достать мне портфель с багажной полки и начинала очередной круг открывания-закрывания всех этих собачек на портфеле. И да… Он носил на пенсии свои милицейские рубашки на огород. И выращивал для меня клубнику, самую вкусную на свете. И очень ждал, чтобы я успела на первые ягоды на каникулах. И всегда рано утром брился и пшикался такой пшикалкой-одеколоном из трюмо, носил смешные кепки и шляпы. И еще был очень немногословен. Но был таким добрым, что достаточно было залезть к нему на колени, чтобы понять, что ты «в домике»… От него пахло «Примой» вперемешку с одеколоном, и вечером у него кололся подбородок, когда я шла целовать его на ночь. И он единственный укладывал меня спать быстро. Потому что… Он пел мне одну и ту же песенку на украинском. Я хохотала и точно знала, что завтра будет так же весело, когда он начнет петь про «Коныка бэз ногы»…

Лиза замолчала. Она смотрела в стену и ее глаза наполнились слезами. Опустила голову, обхватила ее руками. Плечи задрожали, в такт им задрожали полоски известного спортивного бренда на груди. Почему-то Артем смотрел именно на него. Выработанная годами привычка прятаться от чужих эмоций, смотреть в какую-то независимую от них точку. Так ты не принимаешь столько боли на себя. Он отвинтил пластиковую голову стоявшей на столе бутылке с водой, принесенной с воли, протянул плачущей Елизавете.

– Лиза, выпейте воды, – произнес Артем как можно мягче. – Выпейте, выпейте… Пожалуйста…

– Да… да… – вытирая глаза рукавом потертой спортивной кофты, сказала Вульф. – Я сейчас успокоюсь… Извините…

Артем отметил, что соленый удар слез Лизы принимал на себя рукав, за месяцы заточения изменивший цвет на черный. У Игнатьева, припомнил адвокат, пятно на брюках, куда он складирует редкие мужские слезы. Возможно, производители спортивных костюмов не знают, что по всему миру их продукцию носят временно заключенные под стражу люди. Знали бы, озаботились специальными впитывающими влагу вставками из современных фибротканей в тех местах, куда плачут мужчины и женщины.

– Лиза, скажите, ваша жизнь с Федором, она ведь начиналась хорошо? Какой он вообще? Вы, я так понял, искали в нем того человека, о котором только что мне рассказали, – своего деда…

Лиза встала. Она прошла по комнате из угла в угол и остановилась у двери. Повернувшись, она, видимо, собралась с духом и начала говорить:

– Он просто сказал тогда: если хочешь, живи у меня. Я ж когда в Москву приехала, у меня никого тут не было из знакомых. Отец тут где-то, но его адреса я не знала, да и нужна я ему? У него своя жизнь, своя семья, наверное…

В общем, я выхожу на вокзале и не понимаю, куда идти, в какую сторону. Просто стою. В одной руке сумка, в другой визитка этого Павла…

Ну, который ваш друг оказался, что вас-то попросил мной заняться…

Каховский кивнул. Именно его школьный друг Павел действительно позвонил ему как-то и попросил помочь «девчонке, попавшей в беду».

– Ну, мы с ним только говорили дорогой, пока ехали, он мне визитку-то дал… Я думаю: зачем? Думаю, позвонить ему, пока далеко не уехал с вокзала, ведь куда мне действительно идти? Я тут никого не знаю, этот хоть и первый встречный, но мы хотя бы знакомы. Да, в общем, для меня в Москве в тот день все были первыми встречными. Поэтому я позвонила Павлу. Говорю ему: «Это, мол, я – Лиза, мы с вами в поезде познакомились».

Он отвечает: «А… Любопытно стало? Хотите узнать про яйца и Марию Магдалину? Давайте завтра меня наберите часика в два дня, увидимся».

Я говорю: «Мне идти некуда. Скажите, куда подойти, я на вокзале буду пока».

Он мне сказал стоять на месте у часов и через пять минут меня забрал. У него оказалась большая черная машина с водителем. Даже мини-бар в машине, бутылочки такие маленькие, стаканчики красивые. Я еще подумала: чего он на электричке ездит?

Каховский улыбнулся. Павел был экзотичным человеком. Умным, добрым, интеллигентным и далеко не бедным. Артем знал Павла давно, они часто общались, беседуя на любимые темы Павла – где-то на грани науки и религии. Кременецкому нравились женщины, точнее, нравилось, что он им сначала не нравился, а потом они в него просто влюблялись. Но он был верен своей одной женщине, с которой жил, а остальные его интересовали в большей степени как доказательства его способности их в себя влюблять. Грани, которую можно было бы назвать изменой, он не переходил, но женщины об этом не знали, полагая, что его похотливые взгляды на их выступающие части тела отражают его реальные желания физической близости.

Артем представил, каково было Лизе чувствовать себя в минивэне Павла, когда он наливал ей 18-летний виски из мини-бара.

– Вы должны были испугаться, – глядя в глаза Лизе, сказал адвокат, – все-таки чужой город, незнакомый человек, большая черная машина…

– Должна была бы, если бы не жила в нашем городе. Я видела разных мужчин и знаю, когда они представляют опасность, а когда нет. У нас – одни братки или очкарики. Причем братки иногда менее опасны, чем очкарики.

Каховский удивленно вздернул брови.

– Я как-то была на одной тусовке в квартире известного одного нашего авторитета… – начала объяснять Лиза.

Брови адвоката еще раз дернулись вверх, прося продолжить рассказ.

– Ну, он себя считал таким, – заметив мимику своего защитника, сказала Лиза. – У нас же город провинциальный, такие и нравы, такие и авторитеты. Так вот, там были и девчонки, и ребята, все выпивали. Девчонки там, как понятно, с некоторыми ребятами в спальне по очереди… А ко мне никто не подходил. Я так поняла, меня именно для него подруги и привели. Я-то дура с косичками по сравнению с ними. Небось, сказали, вот тебе пока еще цветочек, рви…

Он пьет и на меня посматривает. Ни с кем в спальню не удаляется. Я хотела уйти, но страшно, один раз у входной двери очутилась, так меня оттуда взашей один из его дружков: куда, мол, намылилась, вечер только начался!

Лиза замолчала.

– Так чем же очкарики опаснее братков? – с любопытством спросил Артем.

– А? Да, – встряхнула головой Вульф. – Вот тот случай. Бандит этот, Саша… Все уже разошлись, мы остались вдвоем. Я говорю ему: «Я тоже пойду, спасибо за все».

Он отвечает: «Ты что, мать, куда собралась? У нас с тобой любовь сейчас будет. Страстная и до утра».