Ключи к полуночи
Шрифт:
— Но, ради Бога, Игнасио, зачем этому человеку, с его положением в обществе, быть так сильно заинтересованным в таком незначительном деле, как это?
— Если бы вы побольше думали и поменьше болтали, то поняли бы зачем.
— Потому что это не такое уж незначительное дело?
— Видимо так. Мой дорогой Марлоу, скорее всего, это самое важное дело, в которое вы или я были когда-либо вовлечены.
— Но чем эта женщина отличается от других?
— Я не могу вам этого сказать.
— Можете, но не скажете.
— Да.
Каррерас встал, держа трубку в руке, желая окончить разговор и вернуться к своим упражнениям.
— Я никогда не видел ее, — сказал Марлоу. —
— А вам и не надо знать. Если возникнет необходимость, вам покажут фотографию.
Минуту назад Марлоу чувствовал свое превосходство перед Каррерасом и всем, к чему Каррерас был причастен. Теперь он был обеспокоен, что его переведут на второстепенную роль. Для такого человека, как Марлоу, чувствующего себя рожденным для административной работы и специальных привилегий, продвижение было самым важным, единственной альтернативой неудаче, потому что он знал, если упустит момент, если только один раз поскользнется на иерархической лестнице, ему будет в тысячу раз труднее продолжать восхождение и он никогда не будет удовлетворен тем местом, которое занимает. Каррерас услышал в голосе своего собеседника растущее беспокойство и заботу о своем благополучии, и это позабавило его.
Марлоу сказал:
— Все-таки не мешало бы иметь описание этой женщины. По-моему, вы очень преувеличиваете необходимость конспирации. В конце концов, я на вашей стороне.
— Пока никакого описания, — просто сказал Каррерас.
— Как ее зовут?
— Джоанна Ранд.
— Я имею в виду ее настоящее имя.
— Вы же знаете, что вам не стоит даже спрашивать об этом, — сказал Каррерас и повесил трубку.
Порыв сильного ветра внезапно налетел и ударил в окно. Каррерасу показалось, что он увидел несколько снежинок. Начиналась метель.
Глава 33
"Помогите!"
Утром, в начале седьмого, Алекс проснулся после четырехчасового сна. Сначала он подумал, что проснулся сам: он редко спал дольше четырех или пяти часов. Затем он услышал Джоанну, находившуюся в соседней комнате, и понял, что это ее крики разбудили его.
"Помогите мне!"
Алекс отбросил одеяло и вскочил с постели.
"Ну же, ради Бога, помогите мне!"
Алекс схватил пистолет, лежавший на тумбочке. Это был снабженный глушителем семимиллиметровый автоматический, который он отобрал у человека в проходном дворе две ночи назад.
Ворвавшись в комнату Джоанны и включив свет, он увидел ее, сидящей на кровати. Она тяжело дышала, недоуменно щурясь на свет.
Алекс подошел к полуоткрытой дверце шкафа, рывком открыл ее и заглянул внутрь. Никого.
Он направился к окнам посмотреть, не воспользовался ли ими кто-нибудь, чтобы таким образом покинуть комнату.
— Это был всего лишь тот кошмар, — тихо произнесла Джоанна.
Алекс остановился и повернулся к ней:
— Человек с механической рукой?
— Да.
Алекс подошел к ней и сел на край кровати.
— Не хочешь рассказать мне?
— Я уже рассказывала, — прошептала Джоанна, — каждый раз одно и то же.
Ее лицо было бледным, рот вялым и безвольным со сна, ее золотистые волосы слегка влажны от испарины, но она была красива.
На ней была одета желтая шелковая пижама, обещающе обрисовывающая ее груди, отчего у него пересохло во рту. Он внезапно осознал, что на нем одеты только пижамные брюки, и она коснулась его широкой груди, сначала одной рукой, самыми кончиками пальцев, затем обеими руками. Не зная, как это случилось, в следующую минуту он отложил пистолет, и они заключили друг друга в объятия. Ее пальцы рисовали узоры на его
— Алекс?
— Я смущен.
— Разве ты не хочешь меня?
— О, да.
— Так чем же ты смущен?
— Тем, что мы можем быть вместе.
— Разве я не дала тебе это ясно понять?
— Я имею в виду более длительный срок.
— Это не на одну ночь.
— Я знаю. Это я и имею в виду.
Она поднесла руку к его лицу.
— Пусть будущее само о себе позаботится.
— Я не могу, Джоанна. Я должен знать.
— Что?
— Что ты ожидаешь?
— От тебя?
— Я имею в виду... что ты думаешь о том, что у нас может быть.
— Все. Если ты захочешь.
— Я не хочу разочаровать тебя.
— Ты не разочаруешь меня, дорогой.
— Разочарую.
— Нет, нет.
— Разочарую.
Она улыбнулась.
— Ты хочешь сказать, что определенно настроен разочаровать меня?
— Джоанна, я не шучу.
— Я понимаю. Но почему?
— Ты не знаешь меня.
— Я знаю достаточно. — Я нравственный калека.
Алекс сам удивился, что сказал это. Позволил себе сказать. Верил ли он все еще в это? Права ли Марико?
— Мне кажется, что весь направлен на меня, — сказала Джоанна.
— Я никогда не говорил: "Я люблю тебя".
— Но я догадалась.
— Я хочу сказать, что я никому никогда не говорил эти слова.
— Хорошо. Тогда я буду первая.
— Но...
— Что но?
— Я не уверен, что смогу сказать их тебе. Вот в чем дело.
— Понимаю, — произнесла Джоанна.
— Нет. Ты не понимаешь, Джоанна. К тебе я испытываю большее чувство, чем когда-либо чувствовал к кому бы то ни было, но, однако...
Он рассказал ей о своих родителях. Ей он открыл даже больше, чем предполагал, что может открыть другому человеку. Почти час он говорил, не переставая, вытаскивая на свет как близкие, так и давно забытые детали своего кошмарного детства. Он вспоминал, как его отец и мать мучили его. Синяки. Разбитые губы. Подбитые глаза. Выбитые зубы. Сломанные кости. Порезы. Все с руганью, криками. Оскорбления, жестокие истязания. Однажды его ошпарили кастрюлей кипятка, до сих пор у него между лопатками остался след от этого ожога. Он вспоминал те разы, когда на день, два, три его запирали в тесном чуланчике. Вначале его голос был переполнен ненавистью, но постепенно она заметалась печалью. И хотя он никогда не позволял себе расслабиться, этой ночью он плакал, плакал около Джоанны. Вся копоть, накопившаяся в нем, эта отрицательная память, как раковая мерзость, изливалась из него подобно тому, как на исповеди грех выходит из кающегося. Когда он, наконец, остановился, иссякнув, Алекс почувствовал себя чище и свободнее, чем когда-либо в жизни.