Ключи от Стамбула
Шрифт:
После одной из таких откровенных бесед Абдул-Азис признался Игнатьеву, что раньше, до своего знакомства с ним, он очень мало знал о конструкторах мировой политики, о её тайных дирижёрах и той зловещей музыке, что зачастую так и остаётся неуслышанной.
Глава XIV
Игнатьев велел своему личному секретарю позвать к нему полковника Франкини и походил по кабинету – размял ноги. На минутку задержался у окна, полюбовался видом Золотого Рога и в далеко не первый раз вспомнил изречение, приписываемое пророку Муххамеду: «Благословен тот, кто завладеет Константинополем». Эта мысль чрезвычайно волновала Николая Павловича, как волновала она его отца и деда, генерала артиллерии, как настоятельно заботила Екатерину II. Всё время своего царствования её неотступно преследовала мысль о покорении Турции, особенно же под конец жизни, когда она велела своему тайновенчанному мужу Григорию Потёмкину готовить армию к походу на Константинополь. Она всегда мечтала о возрождении греков и славян, о чём знали все её друзья и недруги, точно так же, как все повара на царской кухне знали, что государыня императрица любит еду жирную, особенно говядину с солёными огурцами.
Мысль о Царьграде долгими годами – веками! – не просто таилась под спудом в сердце русского народа: она неизбывно-требовательно просилась наружу, заявляя свои высокие права на существование. Много вопросов вставало перед государственными деятелями нашего Отечества, перед мужами «разума и силы», истинными патриотами, но из самых болезненных и, пожалуй, самых больших для русского ума вопросов был вопрос о Царьграде. С какой бы стороны не подходили к нему – будь это политическая, экономическая или стратегическая стороны, для Русского Царя и его православного воинства это вопрос пламенный, свечой горящий перед их внутренним взором. Как ни смотри на Стамбул, что ни говори о Константинополе, который был и остаётся мировым яблоком раздора, а тысячу лет назад именно из Царьграда пришёл к нам огонь Православия, без которого мы бы не узнали ни Божественной мудрости, ни христианской культуры, ни нашей национальной природы. Всё это наделяло Константинополь мистически-властной и притягательной силой, делая его центром народных мечтаний; каждый русский человек, крещённый во Христа, душой и сердцем помнил: Дух Святой сошёл на Русь с высот Царьграда! Живое воображение и сокровенная память народа поворачивали его голову туда, где над Босфором, над лагуной Золотого Рога сиял крест Святой Софии.
Игнатьев помнил множество преданий о судьбах Царьграда. Большинство из них связывало его будущее с Россией. Особенно воодушевляло Николая Павловича предсказание греческого императора Льва Мудрого о том, что придёт такое время, когда явится «русый народ» и овладеет Семихолмием – Царьградом. Об этом же гласила и надпись на гробнице царя Константина, сделанная по пророчеству святого Мефодия, и гласившая, что освобождение греческой столицы от османов «придёт из влажной стороны». Это пророчество было отнесено полностью к русскому царю и все надежды греков на возрождение Византии связывались теперь с ним.
«Собирание Русских земель во славу Божию – вот наша национальная идея», – отходя от окна и направляясь к своему столу, подумал Игнатьев, когда к нему в кабинет заглянул секретарь и доложил, что полковник Франкини находится в приёмной.
– Виктор Антонович, – позвал своего атташе Николай Павлович и остановился напротив двери. – Заходите.
Они обменялись рукопожатием, и Франкини, знавший, по какому поводу пригласил его к себе посол, сразу приступил к докладу, развернув на столе карту Стамбула и проливов.
– После Крымской кампании армия султана была значительно улучшена. Опыт минувшей войны подсказал ряд существенных нововведений и реформ, хорошо сказавшихся на внутренней структуре войска. Появилось много инструкторов, преимущественно из английского и французского Генеральных штабов.
– Ими надо заняться вплотную.
– Стараемся, – Франкини улыбнулся. – Кое-кого уже взяли за жабры.
– Хорошо, – сказал Николай Павлович и спросил, много ли броненосцев строят Англия и Франция для Порты?
– Как минимум четыре. Два строит Англия, два – Франция. Но британцы обещают спустить на воду два монитора «Мендухие» и «Фетх-уль-Ислам», вооружённые двумя орудиями, для Дунайской флотилии.
– Интересно, сколько их будет всего? – взялся за спинку стула Николай Павлович и придвинул его к столу. – Мне донесли, что лорд Литтон лично заинтересован в этих военных заказах.
– Я полагаю, не меньше десятка, – ответил атташе, думая о том, что любой вражеский броненосец, только что спущенный на воду, для него, как для военного разведчика, это чрезвычайно важный объект, своеобразный бабушкин сундук, снизу доверху набитый секретными техническими новшествами. Просто на них нужно иметь особый нюх военного агента. Вот почему шифровальщики российского посольства ночи напролёт секретят спешные «корреспонденции» и донесения, отправляемые в Генеральный штаб. – Порта нас боится самым откровенным образом. Точно так же, как Британия боится Франции, – сказал Виктор Антонович.
Николай Павлович ответил несогласием.
– Англия никогда не боялась Франции, помешанной на мысли о своём величестве и погрязшей в болоте политических интриг, подспудно приводящих к революциям. А вот галлы боятся англосаксов и подгавкивают им с великой радостью. Их не спрашивают, а они сплясывают. На протяжении многих столетий политика Франции в отношении России это такая, доложу я вам ядовитая гадина! – Он скривился, как от зубной боли. – Не приведи Господь! Одни её масонские поползновения вызывают чувство омерзения и, если хотите, опаски, требующей самых решительных действий против этой злючей твари.
– Я тоже так считаю, – решительно сказал Франкини. – Мне даже с моим коллегой, французским attacha пришлось крепко поспорить. Он убеждал меня, что гуманизм эпохи «возрождения», я это слово для себя беру в кавычки, дал возможность человеку ощутить себя всесильным, и что homo sapiens теперь просто обязан чувствовать себя не кем иным, как Богом на земле. Вот до чего договорились суесловы, рассуждая о «новом времени и новом человеке».
– Хотя Христос нам говорит о временах последних, но никак не новых, – чутко заметил Игнатьев, хорошо знавший тексты всех четырёх Евангелий.
– Что касается меня, – продолжил свою мысль Виктор Антонович, – то я искренно считаю, что эти, так называемые, «просветители» человечества являются по сути дела самыми оголтелыми помрачителями общественного сознания. Истинными мракобесами. Они бесстыдно именуют себя носителями «новых» идей, ничуть не заботясь и зачастую ниспровергая своей надменной, безудержно-настырной деятельностью идеи вечные – идеи мира, добра и любви, смирения и покаяния, без которых нет спасения души. – Он спрятал губы под усы, собрался с мыслями и вновь заговорил – жёстко и прямо. – Можно и должно бороться за свободу нации, но бороться за права человека, это, по-моему, глупость или заведомая подлость. Разложение общества.
– Леонтьев тоже так считает, – сказал Николай Павлович и медленно прошёлся от стола к окну.
На улице шёл мокрый снег, лепился к стёклам, оседал на шляпах и зонтах прохожих. Вдоль Большой Перской улицы, отталкивая от себя синие сумерки, жёлтым светом загорались фонари. А в остальном всё было, как всегда. Катились экипажи, стучали копыта, с грохотом и скрипом протащилась сельская арба. Принюхиваясь к мостовой и огибая лужи, куда-то понуро бежала дворняга.
Отходя от окна, он поинтересовался розысками франко-армянского Протокола.