Ключи счастья. Алексей Толстой и литературный Петербург
Шрифт:
Н. Крандиевская
Чтобы передать Софье Исааковне фамилию и титул, Толстой с Крандиевской готовы были на все — в 1915–1916 годах после провала попыток легализовать отношения с Софьей и развестись возник было даже безумный план ее удочерить [151] . Однако у Наталии Васильевны затягивался ее собственный развод и легализация их отношений с Толстым. Еще в первой половине января 1917 года он пишет Крандиевской: «Пожалуйста, поторопи Рабиновича (т. е. адвоката, занимавшегося ее разводом. — Е.Т.). Мы повенчаемся на Красной горке» (Переписка-1: 266). Тем временем родился их сын Никита, грянула Февральская революция, и все узлы у обоих бывших супругов были развязаны. Церковь отделилась от государства, титул стал пустым звуком, а незаконнорожденные дети уравнялись в правах с законнорожденными. Этой весной они, действительно, тихо обвенчались.
151
Д. А. Толстой вспоминал
На Молчановке
Характер Софьи выявляется особенно ярко еще в одном свидетельстве об обстоятельствах расхождения ее с Толстым, которое оставила Л. В. Шапорина-Яковлева в своем дневнике:
11. Х. 1953 г.
Спускаясь вчера по лестнице от Софии Иса[а]ковны Дымшиц (Толстой), я подумала: вот подлинно израильтянин, в котором нет лукавства, как сказал Иисус Христос о Нафанаиле [152] .
Лукавства в ней никогда не было и корыстолюбия также. Она разошлась с Толстым (вписано: из-за собственного легкомыслия, она признает это сама), не взяв у него ничего. Вчера она мне рассказала, что А.Н., женившись на Наталье Вас., пришел к ней и сказал, что тетя Маша (Тургенева) подарила ему свое небольшое имение на Волыни, но он хотел передать его Марианне, Софья Ис. была этим страшно оскорблена. — Ты (вписано: следовательно) отказываешься от отцовства; я думала, что если ты отец Марианки [,] то пока у тебя будут деньги, будет и у твоей дочери (вписано: не будет у тебя, не будет и у нее).Ты будешь о ней заботиться, (вписано: Зачем же ей имение?)Или ты отказываешься от своего отцовства? — и она вышла из комнаты, а А.Н. заплакал. — Не всякая бы так поступила. (Шапорина 2011-2: 237–238) [153] .
152
Иоанн 1: 47.
153
Ср.: «Once he showed up and he brought me some papers for a small estate which was given to him by Aunt Masha. I promised him that our daughter would not be taken from him and I hoped that he won’t go away from the daughter also and then he should not transfer his estate. In great excitement with the tears in his eyes, he said that if somebody did something to me like he did, this person would have been his enemy to the end of his years. Such was the state of his soul at that time and he added that I even did not think to separate from you, to part from you. It is only you who are to blame» (Транскрипт: 24).
Транскрипт (запись устного английского перевода второй рукописной версии мемуаров Дымшиц, принадлежащей ее московской родне, находящаяся в Музее А. Н. Толстого) добавляет сюда важный эмоциональный штрих: Софья обещала ему, что его дочь у него не заберут, но надеялась, что и он сам не оставит девочку. Толстой понял ее моральную позицию: Софья почувствовала, что он откупается, и отказалась, чтоб навеки привязать дочь к нему. Взволнованный, со слезами на глазах, Толстой сказал, что, если бы кто-нибудь сделал ему то, что он только что сделал сам, тот стал бы его врагом до конца дней. Таково было состояние его души, и он добавил: я даже и не думал от тебя уходить, расставаться с тобой. Это ты виновата. Очевидно, в этот момент он восхищался ее гордостью.
Здесь, может быть, ключ к тому, почему так любили Софью у Волошиных: у нее было достоинство и внутренняя свобода, она стремилась к независимости, была нравственно чуткой и детски наивной. Волошинский круг расхождение их с Толстым не одобрил. Волошин писал писательнице А. М. Петровой, соседке и приятельнице по Коктебелю, из Биаррица летом 1915 года:
Бедный Алехан… Его «жены» будут доить его, и действительно ему придется (и приходится) исходить рассказами [154] . Я слишком мало знаю Тусю… А Соню мне очень жаль. Я ее лично очень люблю. Я не вполне понимаю, что именно произошло <в> прошлое лето. Ведь она все хотела свободы, все хотела создать свою отдельную жизнь… (Волошин 1999: 142).
154
Это ответ на сообщение Петровой о том, что Толстой говорил ей (отвечая на ее гнев по поводу его рассказа «В гавани», где он посмеялся над общими знакомыми — девочками Цветаевыми и феодосийским их приятелем П. Лампси), что он пишет рассказы для денег: «ему глубоко плевать на то, какое впечатление произведет его рассказ в газете, попадающей затем в кл<озет>» (Волошин 1999: 142–142).
Приблизительно в это же время Толстой, работая над «Егором Абозовым», поместил туда эпизод встречи героя с бывшей подругой и общей их маленькой дочкой; психология женщины здесь вне всякого сомнения имеет отношение к поведению Софьи в период расставания:
Вчера ему удалось избежать ночного разговора и лечь рано. За все эти три дня после чтения повести Марья Никаноровна страдала молча и опять-таки с подчеркиванием, как ему казалось. Она уже теперь не хотела его понимать и не старалась, как в первое время его приезда или как года полтора тому назад, перед последней разлукой, подавить свои желания и жить не своей, а его внутренней жизнью. Она словно додумалась теперь до чего-то, быть может и не крупного и даже очень среднего, и стала на этом, не желая уступать. Ее смирение было упрямым и неподвижным. От этого еще досаднее становилось Егору Ивановичу. Ясно, что разговоры о дружбе, об обоюдной вольности оказались чепухой. И всего хуже было то, что она молчанием, всем видом своим заставляла его думать о долге и обязательстве к ней и дочке. Простая и верная фраза — ну, любил и разлюбил, что же дальше? — оказывалась и не простой и не ясной. Дальше было еще что-то, еще непройденное и важное. Он не знал, что это, она — знала (Толстой ПСС-15: 52).
Тут
Своя судьба
В 1915 году Софья поселяется с Марьяной, Марьей Леонтьевной и няней в небольшой квартире на Молчановке, около Козицкого переулка, но остается там недолго и переезжает в «обормотник»; затем вместе с Е. О. Кириенко-Волошиной и Е. Эфрон в 1916 году она селится у Кандауровых, в их новой просторной квартире на Большой Дмитровке, где создается очередной вариант «обормотника».
См. детали ее скитальческой жизни, запечатленные в мемуарных фрагментах Ю. Л. Оболенской:
К 1916 г.
В 1916 г. в квартире К<онстантина> В<асильевича> жили еще (кроме М. С. Сарьяна. — Е.Т.) Софья Ис. Дымшиц с дочуркой Толстого, М. Астафьева, артистка Камерного театра, студент Гуковский, репетитор племянника Володи; посещали К<онстантина> В<асильевича> «шмендрики» (так звали двух молодых людей), Ганзен, некая М. Н. (бывшая впоследствии моей ученицей), «Валетка», подруга жены К<онстантина> В<асильевича>.
В отличие от Волошинского «обормотника» мы называли квартиру на Б. Дмитровке в д. Михайлова — «Ноев Ковчег». У всех были псевдонимы — один «светский», другой — «блатной». Сам Конс<тантин> Вас<ильевич> по-светски назывался «Ханом» (Хан Даур», а по блатному «Костька-князь». Я — по-светски — «Графиня Юлия» (из пьесы [155] ) [,] а по блатному — «Юлька-Безумная». <…> Жена Толстого — «царевна Софья», она же — «Сонька — золотая ручка» и «Гадалка» (назвала М. Астафьева). <…> Нередко разыгрывали кого-нибудь. <…> Разыграть С. И. Дымшиц не удавалось, так как она ничего не понимала. Мы однажды подвернули ей особым образом одеяло, но она подумала, «что это Дуня так плохо постлала постель» (Оболенская: 209–210).
155
Пьеса Августа Стриндберга «Графиня Юлия: реалистическая трагедия» вышла по-русски в 1908 г.
Этот отрывок дает возможность точнее представить характер Софьи. Это человек, настолько чуждый пошлости и дурным мыслям, что не понимает двусмысленных шуток.
Ее новое увлечение живописью на стекле отразилось в стихотворном послании из числа тех, которыми забавлялись в «Ноевом ковчеге»:
И у «Соньки-гадалки» есть немало забот: Ей ни денег не жалко, ни усердных хлопот, Перекрасила рьяно все осколки стекла (Задыхалась Марьяна и поесть не могла). И развеяв бесследно скипидар и бензин[,] «Производство» победно понесла в «Магазин» [156] . Торговала на славу — хоть о том не пиши, Угостились по праву на ее барыши!Ср. о ее первых стеклах: «Ее первая конструкция на стекле, показанная на выставке “Магазин”, в 1916, тем, что была написана на обеих сторонах стекла, порождала разнообразные пространственные эффекты. После революции она использовала ту же технику в серии “Агитационное стекло”, в частности “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” (1921), где она включила в многослойные конструкции революционные лозунги» (Дуров).
156
Речь идет об участии Софьи в выставке «Магазин» (1916 г.).
Из этого общежития Толстой забирает Марьяну к себе: у него дома живет маленький сын Натальи Васильевны Федор [157] , и он ищет выхода из нелепой ситуации, когда чужой ребенок живет с ним, а собственная дочь — у чужих людей.
Как-то раз я уехала в Ленинград, оставив Марьянночку с няней у Кандауровых. Вернувшись, я Марьянночки не застала дома. Оказалось, что за мое отсутствие у дочки заболел зуб. Няня позвонила Алексею Николаевичу, тот приехал и повез ее к зубному врачу, а оттуда к себе, позвонив по телефону, что он на следующий день приедет и даст ей расчет. Так он и сделал. Когда я вернулась и позвонила Алексею Николаевичу, он мне сказал, что в отношениях мужа и жены дети ни при чем. Ребенок должен жить там, где ему будет лучше, а так как я к жизни мало приспособлена, то Марьянночка должна жить у него, где ей всегда будет лучше [158] . Закон был на стороне отца [159] . На меня насели мои друзья, что я должна подчиниться, так как это лучше для Марьяны, и я подчинилась. Каждое воскресенье Марьянночку ко мне приводили и в случае недомогания мне сейчас же давали знать, таковы были мои условия. Таким образом я от ребенка не была оторвана, но дороги наши с Алексеем Николаевичем окончательно разошлись и <встретиться> пересечься им в жизни не пришлось. Я вся ушла в живопись (Дымшиц-Толстая рук. 3: 54).
157
Волькенштейн Федор Федорович (1908–1985) — физикохимик, член-корреспондент АН СССР.
158
Транскрипт несколько иначе рассказывает этот эпизод: «I called him and on telephone I asked him to explain his behaviour. The conversation was very short. The daughter has to live in that place where she will be more comfortable and better. As to me I am not the right person to bring her up because I am not the person who can live in family life. It will be better for the girl to live with me. The Kandaurovs began to insist on my agreeing to that and so my daughter began to live with AN. In 1915 we finally stopped our relationship and I fully devoted myself to painting» (Транскрипт: 25).
159
Закон был на стороне отца, поскольку разрушила брак мать. Но вспомним, что в метрике Марьяны мать не была указана — дочь была записана на отца. У Софьи могло вообще не быть на нее прав.