Книга Бекерсона
Шрифт:
Телефонный звонок озадачил его. Или тот просто хотел дать о себе знать, впрочем, в своей таинственнойманере? Этот телефонный контакт скорее напоминал прощание, только вот с чем? Почему Бекерсон должен был прощаться с ним? В любом случае мусороуборочная машина была непростительной ошибкой. Один звонок — и все вернулось по прошествии многих недель и дней, словно контакт только что… или все еще… И снова предстала перед ним угроза, зловещая и реальная. Бекерсон — весь следующий день он не думал больше ни о чем. Значит, тот снова появился на горизонте, снова контролирует его своим взглядом и скорее всего никогда больше не отступится.
Будто невзначай, между прочим он достал пистолет и начал перекатывать в ладони маленькие штуковины — патроны, совсем безобидные… потом снова зарядил их в магазин, надавил на него, снял предохранительный рычаг, взвел курок и прицелился. После этого снова освободил
Больше уже никто не звонил, и он снова погрузился в свои миры, сотканные из галлюцинаций, растворился в своих снах наяву, к сожалению, теперь уже в этих утраченных образах. Наконец-то он стал созидать собственные масштабы, торить пути к осознанию собственной роли. Кем же был он, Бекерсон, если обладал такой над ним властью? В конце концов, он хотел узнать его, заглянуть ему в глаза, поставить на всем крест, швырнуть штуковину, пистолет, ему под ноги и отказаться от поручения — Кремер! Он к этому не имеет никакого отношения, он этого не желал, ничего для этого не делал и ничего во имя этого не собирался предпринимать. Просто это не для него, не его работа, не его стиль, свои проблемы он предпочитал решать по-другому… Уже здесь прослушивались в отношении него угрожающие нотки, и он оставлял за собой право — впрочем, какое это пошлое выражение: я оставляю за собой правов ином месте доводить до сведениясерьезное, даже весьма серьезное подозрение. А ведь он, Бекерсон, понимал, какое в это вкладывалось содержание… Так он смело бросил этому вызов, показавшись самому себе еще более масштабным. Его, как наркомана, пьянили такие представления, которые подчеркивали его зависимость от иглы. Только вот что теперь? К чему быть готовым? Сидеть в ожидании нового звонка и не выходить из дома? Какое смехотворное убожество: два взрослых человека косвенным образом общаются друг с другом, подглядывают друг за другом и еще, чего доброго, вступают на дорогу войны. Чушь собачья, да и только, подумал он, отмахнувшись от этой мысли. Какое-то детски абсурдное заблуждение стремиться уничтожить друг друга. Такое и представить себе сложно.
Пистолет тяжелым грузом лежал у него на ладони — смертельно опасное оружие. Как это неразумно и абсурдно — сводить проникнутую оптимизмом жизнь к одной криминологической детали: оружие, предназначенное для совершения преступления! До сих пор о таком он узнавал лишь с телеэкрана. Но вот теперь он стоял посреди комнаты с черной железякой в руке, затаившись в своем убежище. Снова усевшись в кресло, предавался мечтаниям и погружался в самого себя. Он странным образом обозревал себя сверху вниз, как когда-то в уже очень далеком детстве… Тогда он впервые услышал выражение «возврат к старым образцам». Вот и сейчас он представлял себя маленьким мальчиком в каменном углу, прислонившимся к согретым солнцем кирпичам. И снова пригрезилось ему, как он с удивлением и недоверием разглядывает огромное небо, его непостижимую глубину, о чем мечтают в детстве под влиянием новизны самой мысли об этом.
Однажды его привели в школьный актовый зал, в один из дней ему и другим ученикам было приказано собраться в большом помещении, чтобы после выступления директора просмотреть какую-то киноленту — чудовищные кадры о безмерной вине за ужасное преступление, совершенное, как тогда им говорили, в этой
Почти патологическая усталость… В те послеобеденные часы он неоднократно в мыслях приближался к нему, чтобы покончить с Бекерсоном. Больше ему просто ничего не оставалось: пойти к нему и ликвидировать! Однако для этого надо было как минимум найти и одолеть его, вступив в откровенную конфронтацию, и еще продемонстрировать ему, что он, Левинсон, не испарился, что он жив (видимо, тогда он был нездоров!), или по крайней мере вернуть ему эту штуковину, швырнуть пистолет ему под ноги и сказать: Думай что хочешь, я этого не делал! Я никогда не смог бы и не захотел бы пойти на такое…
Ладно, хорошо, он в последний раз даст о себе знать, где-нибудь, когда-нибудь, однако в любом случае не сегодня, но, впрочем, и не завтра. Завтра его не будет дома; пусть тот сам побеспокоится, как его застать. Его это уже нисколько не волнует!
Потом он уснул прямо в кресле, после чего не раздеваясь лег на кровать, а мысли, как облака, проносились сквозь его сознание. Только теперь появилось то, чего он желал. На этот раз авторство плана было связано с ним, Левинсоном, а не с его визави! На этот раз ему было суждено определять ход встречи, но только вот каким образом? И что конкретно имелось в виду?
Пистолет все еще лежал перед ним на столе, а он знал только одно: завтра утром он выбросит штуковину, еще до обеда выкинет за борт в Альстер, а может, вернуть оружие ему? Его совсем не удивит, если тот все еще рассчитывает на возвращение оружия из его рук! Он пролежал в полусонном состоянии и как раз поэтому так и не смог уснуть, потому что страшился переутомления на следующий день.
Открыв глаза в субботу, он тут же понял (рано утром ему все же удалось вздремнуть часок), что сегодня будет великий день. Он поднялся, надел свежее белье и еще некоторое время посидел в кухне за чашкой чая. Это была суббота, кстати сказать, какое число мая месяца? Ясный, солнечный день, типичная погода на берегах Альстера. Покачиваются макушки деревьев. Видимо, прекрасное это место, правда, ветер над водной гладью, как всегда, тяжеловат… Итак, что же предпринять… или остаться дома в ожидании нового телефонного звонка? В любом случае почту сегодня не разносят, или он что-нибудь упустил из виду?
Наконец он все же вышел из квартиры, оторвавшись тем самым от телефона! Так куда? Не важно, куда-нибудь, главное — прочь отсюда, взять лодку напрокат, поразмышлять под парусом на воде… Пусть сам побеспокоится о том, как его найти! Ему нет до этого дела. Он снова направился вдоль берега, поднимаясь к причалу по безлюдной набережной. Вот уже замелькали перед глазами первые яхты типа «дракон». День выдался прохладный, дул свежий ветер… Четверть часа спустя он уже был на причальном мосту, где на волнах покачивались три яхты; взял первую же под названием «Кентавр». Он был в шапке и куртке, ботинки на резиновой подошве… Он устремился прямиком по центру, не отклоняясь ни вправо, ни влево… И только тогда, когда яхта заскользила по водной глади, а в ушах послышалось журчание воды в носовой части, когда его кренящееся судно стало бороздить просторы акватории, до него дошло со всей остротой то, что, по сути, он понимал уже давно, в чем, правда, до сих пор сомневался и во что не мог поверить, с порога отвергая эту мысль как таковую: просто-напросто незнакомый ему друг Бекерсон прилагал все усилия, чтобы уничтожить и его — так же, как он поступил с Кремером… Этот вывод больше не отпускал его от себя — как с Кремером! Он тихо сидел во взятой напрокат яхте. Бекерсон, этот человек явно сошел с ума, общественно опасный безумец — вот с кем его свела судьба. Он громко проговорил это, чтобы услышать самого себя, — благоразумный, здравомыслящий, планомерно и целеустремленно действующий психопат и безумец.
Он все продолжал тянуть паутинку своих рассуждений: Боже праведный, да ведь он с тобой покончит, этот тип доконает тебя. Случайно обернувшись, он увидел, что с минуты на минуту начнется регата… Вполне логичной показалась ему мысль; не вызывало сомнения, что тому самому иномутипу предназначалось довершить задуманное: покончить с Левинсоном его же собственной рукой! Все было ясно, понятно и очевидно… Не совсем понятным для него все еще оставалось только почему— хотя у Бекерсона был очевидный аргумент, а именно: пока он продолжал жить на этом свете, его дело оставалось не полностью завершенным, как бы не водонепроницаемым.