Книга Бекерсона
Шрифт:
14
И вот по мере того, как он отходил от случившегося, возник приглушенный в пространстве непередаваемый миг тишины — Альстер в своем привычном состоянии. А вот он в этом круговороте словно замер на мгновение. В нем он вдруг увидел себя и как бы со стороны — одинокое судно, которое по широкой дуге огибало регату, не приближаясь к ней очень близко. Амбициозные участники парусной регаты и спокойно настроенный в этот полуденный час яхтсмен на своем взятом напрокат «Кентавре» со скрипучим румпелем; наконец-то один, и впервые снова ощутил свободу, и транспортная суета вдалеке, и беспрестанный городской водоворот — все это проносится мимо и погружается в какие-то глубины. Потом в его воображении снова появился конькобежец, одиноко нарезающий один круг за другим по молочно-голубому льду, и тогда на его благоговейное раздумье наложился страшный грохот — звук трубы, какой-то адский рев! До его сознания не сразу дошло, что по сути это он сам, только вот из-под паруса он не мог видеть, что
Он в последний раз оглянулся на того, Бекерсона, который безмолвно замер в своей практически остановившейся яхте — если бы его сейчас обнаружил «Гольдбек»… Он взял курс — покинуть эту акваторию и сосредоточенно стал ловить парусом бриз, проявляя при этом осторожность, ведь такое случается лишь однажды.
Что тут поделаешь, беда. Потом он по изящной дуге вписался в направление ветра и вот уже, мягко причалив, спрыгнул на понтон и, хоть внешне спокойно, но с трясущимися коленями, пришвартовывал яхту, словно это — дело привычное для него, бывалого улыбчивого профессионала… Только бы никто за ним не следил, никто не поджидал на причале, никакой возбужденной компании, никаких сигнальных фар синего цвета с завывающей сиреной… Он спокойно привязал яхту и с ощущением легкой тошноты (что нередко случается после плавания под парусом) направился к кассе, где предъявил контрольный талон. Все это здесь привычное дело. Кассирша открывала ящик с его номером — один час! — и не глядя вернула ему удостоверение личности и сдачу, и вот уже все ее внимание посвящено следующему клиенту, которому нужен педальный катамаран… И больше он уже никого не интересовал. Никто здесь не удерживал его, и он, засунув руки в карманы куртки, ушел, словно с ним тут ничего особенного не случилось.
Он направился прочь оттуда, где его яхта, занявшая свое место у причала, давно колыхалась на якоре — лодка VII. Только теперь он обратил внимание на римские цифры, нанесенные на парус… Сильные порывы ветра швыряли по волнам большое бревно, в тени домов снова и снова завывал ветер… Он покидал это место, в ногах все еще ощущалась слабость, он исчез, оставляя позади немногочисленных людей на набережной, никто не попался ему на глаза. Левинсон — песчинка, Левинсон — зеленая травинка. Далеко у него за спиной завершали очередной круг яхты типа «дракон» под спинакерами. А где-то чуть поодаль волна подгоняла к берегу суденышко… Лучше ему туда не смотреть.
Он быстро удалился с места своего триумфа (!), в состоянии внутреннего ликования поднялся по берегу до Хансэка, где без промедления уселся в саду совсем рядом с водой, откуда открывается вид на самое красивое место в Гамбурге… Только теперь отсюда он отслеживал взглядом другую сторону, берег сверху донизу, но ничего не обнаруживал — ни скопления людей, ни суеты или волнения. Впереди справа кружили три яхты, четвертая — далеко позади, однако Бекерсона и его яхту словно ветром сдуло… А может, он изменил свою внешность и живет себе припеваючи? Вдруг это последняя хитрая проделка Бекерсона? Пожалуй, исключено. Его фантазия сыграет с ним злую шутку, в конце концов существует сила тяготения да еще логика, которую пока еще никто не отменял, даже Бекерсон! А может, яхта запуталась в прибрежных кустарниках, может, она продолжает носиться по кругу с неподвижным яхтсменом за рулем, и будет замечено, что судном управляет призрак… Трудно представить себе, что некто так долго может сидеть в яхте безмолвно и неподвижно… Впрочем, и он сидит сейчас здесь, замерев, наслаждаясь происходящим перед ним спектаклем, многоцветным парусным парадом. Первая гонка закончилась, яхты выстроились для очередного старта, и в его сознание впервые закралась новая мысль: а достиг ли он цели?
Спасен кусочек его жизни… Он считал себя скорее заторможенным человеком, лишенным энергии, ничто не отметал так решительно, как грубую физическую силу; он далеко не герой, не борец, не дуэлянт, но вот сейчас он устроился здесь и не без сарказма заказал кусок шоколадного торта, кофейник на две чашки кофе, рюмочку коньяка — он с аппетитом будет вгрызаться в эту выпечку, если кто-то обнаружит там его, того незнакомца, кого он называет Бекерсон и который отважился вторгнуться в его жизнь и отнять ее у него… Он все сидел перед своей тарелкой, спину ему грело солнце, а перед ним гулял ветер и катились волны — как вдруг до его слуха донесся легкий всплеск воды, похожий на выстрел. Может, это выстрел (!) судьи, отправившего
Вначале ожидание, потом какое-то завывание — все это потерялось, растворилось в воздухе… Он с улыбкой подумал: как медленно все раскручивается, дураки вы… Затем ему снова показалось: что-то затевается, очень далеко на берегу собрались люди, потом опять никого. Он вышел из кафе, направился вниз по улице, все время вдоль Альстера, впервые детально разглядывая реку на фоне грандиозной Гамбургской кулисы… Подошла к концу суровая зима с ее нескончаемыми мучительными холодами, теперь-то все и началось, обнажались луга с желтыми и белыми проталинами.
Он остановился на несколько минут на краю какого-то луга, чтобы понаблюдать за футбольным матчем. Когда мяч попал ему под ноги, он понял взгляды детей — как тот сейчас среагирует? — и отбил мяч ногой. Один мальчишка крикнул: спасибо!Взаимопонимание было налицо. Он продолжал свое странствие, на его пути встречались женщины с детскими колясками, вдвоем и в одиночку. Одна из них, самая юная, одарила его испытующим взглядом. Такого не случалось с ним уже давно.
На какое-то необузданное, отчаянное мгновение он представил себе, что сейчас заговорит с этой молодой женщиной, изольет ей душу, обратившись к ней откровенно и даже несколько категорично. Он знал, что способен на это. Вспомнилась ему и Лючия с ее кротостью и уступчивостью, он даже наслаждался нахлынувшими на него мыслями, но еще больше удовлетворения испытывал от осознания собственного целомудрия и одиночества. Теперь его больше устраивал монашеский образ жизни, когда он, замкнувшись в себе, сосредоточившись, уже ничем ни с кем не делился. И наконец, последнее, что ему привиделось: его знакомый, известный писатель, высказывание которого ему запомнилось, — испытание — богиня счастья! — просто-напросто прошел мимо него. Театрал, целиком и полностью находящийся в плену своей безумной жизни, не поднимая глаза, корчил странные малопонятные гримасы, даже не пытаясь поймать его своим отсутствующим взглядом… И снова на приличном удалении ото всего, как испытание и доказательство: все хорошо кончается.
А потом до его слуха донеслось завывание сирены.
15
В ту ночь он снова впервые спал спокойно. Удивительно, что он не испытывал ни малейшего страха перед уголовным преследованием, государственной властью и органами правосудия. Такого сна у него не было несколько месяцев. В ту ночь он по крайней мере осознал, что теперь все миновало и с него свалилось тяжкое бремя, связанное с произошедшим. Ему казалось странным, что он все это вроде бы совершил (он, далеко не самый смелый, избегавший насилия), что он смог. Он ощущал даже нечто вроде гордости за самого себя, за проявленную им энергию: ты рвался меня прижать, заглотить, что ж, но все вышло по-другому — я тебя «пришил»! Архаический принцип «око за око» и «как ты мне, так я тебе», причем ему было все равно, и он даже не задумывался о том, что кто-то мог потребовать от него ответа, потребовать, но позволительно спросить — почему? Из-за той крысы? Боже мой, вот свинья! Пока все это продолжалось, он, Левинсон, размышлял только об одном: как вырваться из этой мертвой хватки, из этого, как ему казалось, водоворота, определяющего его жуткую мнимую участь.
Тем не менее на некоторое время он затаился в ожидании ареста — он предъявил прокатчику парусных судов свое удостоверение, хотя его, Левинсона, на причале более или менее знали, ведь и раньше он брал здесь лодки напрокат. Но ничего не происходило, никто им не интересовался, никто от него ничего не хотел ни в субботу, ни в воскресенье. В понедельник ранним утром он вышел из дома, чтобы купить все свежие газеты. Он тщательно просмотрел, прежде всего гамбургские, и только в двух наткнулся на сообщение более или менее одинакового содержания. Это была, пожалуй, маленькая заметка на внутренних страницах, посвященная местным новостям: «Мертвец (или „Смерть“) на Альстере.Неизвестный мужчина примерно шестидесяти лет совершил на Альстере самоубийство: взятую им напрокат яхту прибило к берегу в Гарвестхуде. Было найдено оружие. Пока установить личность не удалось». Происшествие казалось, в общем, ясным, однозначным, краткую заметку можно было пробежать глазами и сразу забыть. У него, Левинсона, после столь волнующего происшествия эта заметка вызвала глубокое разочарование. Он позволил себе выпить шампанского, подняв бокал за своего поверженного противника, человека, которого он называл Бекерсоном. Занятия парусным спортом он пока отложил.