Книга для таких, как я

Фрай Макс

Поэтому турист пребывает в состоянии искренней и, что самое главное, бескорыстной восторженности: ему здесь не жить, не ходить за зубной пастой в аптеку на углу, не обшаривать глазами рыбный рынок в поисках подходящего товара, не ездить каждый день на службу одним и тем же трамваем. Поэтому интересоваться турист станет не ценами в супермаркетах, не манерами таксистов, не дурацкими привычками местных обывателей и не регулярностью передвижения маршрутных автобусов, а, скажем, цветом и формой тени древнего собора на рассвете/закате, оттенком сияния фонарей в Старом Городе, узорами витражей и зыбкими границами зон настроений (в незнакомом городе почему-то сразу чувствуешь, почти воочию видишь, как печальный квартал сменяется кварталом безмятежным — и ведь

не в архитектуре, не в убранстве витрин и даже не в освещении дело; а в знакомом, обжитом городе границы эти почувствовать почти невозможно… ну да ладно).

Так размышления о метафизическом захолустье рискуют превратиться в рекламу метафизического туризма как образа жизни. Разглядывать родной (возможно, изрядно опостылевший) город круглыми от удивления глазами путешественника — искусство непростое. Тут все время следует быть начеку, поскольку не только ежедневные простаивания в автомобильных пробках и еженедельные посещения оптового рынка, но даже такой пустяк, как получение новой расчетной книжки в домоуправлении, может лишить нас правильного настроения на целую неделю (месяц, год?). Или даже навсегда — если не быть начеку, конечно. Но я сохраняю бдительность, оно того стоит: наивная, непрактичная восторженность туриста (незваного, всем чужого гостя) сокровище из числа тех, с коими добровольно не расстаются.

Пару дней назад приятель вытащил меня на прогулку по ночной Москве. Мы сидели на дощатом причале возле Театра Сатиры. Кремль оттуда кажется игрушечным; мосты — единственным стоiящим изобретением человеческого разума; даже храм Христа Спасителя не раздражает, поскольку зыбкое отражение в темной речной воде способно замолить эстетические прегрешения любого сооружения…

Не так уж много надо, чтобы полюбить город, в котором живешь, послать к чертям собачьим многочисленные поводы для мелочного раздражения. Ночная прогулка, автомобильная поездка по лезвию смены времен года или солнечное утро сентябрьского понедельника, не отягощенное переизбытком дел, когда можно пить чай в шезлонге на балконе, с видом на крыши города, который я наконец-то люблю со страстью "метафизического туриста". Потому что я здесь, ясен пень, ненадолго.

Проездом.

2000 г.

Змеи небесные

Я никогда не запускал воздушных змеев — так уж исторически сложилось.

Но никто не мешал мне созерцать их полет.

Воздушные змеи всегда появлялись в моей жизни внезапно и всегда вовремя — иначе и быть не могло, такова уж природа этих странных существ.

Я шел по одной из аллей ВДНХ с подружкой. Разговор был грустный: она жаловалась на здоровье, на загадочные головокружения, обмороки, нервные срывы и перепады давления, на врачей, которые ничем не могут помочь, а только пугают, и вообще на все. Траурная наша беседа была прервана веселой возней подростков; ярко-алый воздушный змей лежал на зеленой траве, ребята о чем-то шумно спорили. Мы отошли в сторону и принялись наблюдать за запуском змея. Черт дернул меня сказать: "Смотри внимательно, чем выше взлетит змей, тем скорее ты поправишься". Она испуганно поежилась и уставилась на своего будущего «спасителя». Через несколько минут алое пятнышко трепетало над верхушками деревьев; четверть часа спустя мы уже едва могли различить его среди облаков. Через месяц от обмороков моей подружки остались лишь воспоминания — я и не сомневался!

Воздушные змеи не раз приходили на помощь и мне самому: в минуты упадка сил, сомнений и даже откровенной паники они обязательно мелькали в небе, чтобы подать мне знак: все хорошо, полет продолжается, расслабься и набирай высоту, дурик! Я привык им доверять — хотя бы потому, что изначально воздушные змеи были не просто игрушками, а своего рода стратегическим оружием.

Искусство изготовления воздушных змеев, вероятно, придумали китайцы. Одно из надежных свидетельств относится ко II веку до Рождества Христова; в нем говорится о китайском генерале, который во время похода отдал приказ запустить первых воздушных змеев, чтобы с помощью их шнуров измерить длину туннеля, через который он хотел ворваться на территорию врага. Во время другого похода исход битвы был решен, когда над вражеским лагерем ночью был запущен воздушный змей, к которому были прикреплены издающие шум куски дерева. Его гул внушил вражеским войскам страх и ужас.

Откуда я взял эту цитату — отдельная история. Был в конце восьмидесятых годов такой международный художественный проект "Картины для неба", инициированный и организованный институтом Гете (отделение в Осаке). Более чем сотне художников из разных стран были разосланы приглашения принять участие в проекте, выбрав для себя одну из предложенных классических форм японского воздушного змея и оформив ее как душа пожелает или художественная стратегия подскажет. А потом, летом восемьдесят восьмого, все эти картины запустили в небо над Японией. У меня до сих пор хранится каталог, подаренный одним из участников проекта, Жорой Литичевским, — диковинное было зрелище! Но больше всего меня подкупает сама идея: объявить воздушного змея "картиной для неба". И верно: должны же мы хоть чем-то его (небо то есть) радовать…

Хватит коптить небо, пора вступать с ним в диалог. Вместо жалких молитв и скучных просьб, подарите ему развлечение, нарисуйте для неба картинку — оно этого заслуживает. Запустите воздушного змея, пусть одним добрым знаком станет больше. Научите этому детей, своих или соседских, не имеет значения, лишь бы не прервалась традиция увлекательного диалога с небом — без посредников, на языке воздушных змеев, понятном обеим договаривающимся сторонам.

И последнее. Если под рукой нет необходимых материалов, воздушного змея можно смастерить даже из собственной шляпы. Но это уже совсем другая история.

2000 г.

Злобро и дло

Я могла быть девушкой и юношей, женщиной и мужчиной, превращаясь из одного в другое без всяких затруднений. Я чувствовала, что способность становиться, чем я захочу, поднимает меня над всеми1.

Не так давно я дочитал одну из лучших историй про переодевания, "Процесс Элизабет Кри" Питера Акройда: традиционные шекспировские мальдевочки (демальчики?) и Джекил-Хайд в одном флаконе. Зловещая театрально-карнавальная история холодит позвоночник, будоражит воображение и почему-то навевает сладкую печаль по несбывшемуся.

Покончив с Акройдом, решил порадовать себя на ночь детективами из списка Борхеса & Касареса. Открываю "Минуту на убийство" Николаса Блейка и почти в самом начале, по крайней мере еще ДО убийства, когда неизвестен не только преступник, но и жертва, и рассеянное внимание читателя готово уцепиться за первый попавшийся абзац, обнаруживаю восхитительное шутовское письмо Чарльза Кеннингтона, где он, в частности, пишет:

Последнее время я выступал в женской роли, и в результате, после глупейших, нелепейших приключений в Гамбурге и его окрестностях, мы поймали Штульца…

Ну и так далее. Чарльз Кеннингтон в женском платье еще мелькнет на страницах романа; в таком виде он нанесет визит своей бывшей невесте вернее не он, а Берта Боденхайм, в которую превращается Чарльз, когда оказывается в дамском наряде. Сходный эпизод, к слову сказать, был в одной из моих книжек; только мне показалось, что такой маскарад — наилучший способ наладить отношения с бывшей возлюбленной, а героиня Блейка осталась недовольна новой внешностью своего экс-жениха. Ну да ладно…

Так или иначе, но не успел я расстаться с Элизабет, разгуливающей по ночному Лондону в мужской одежде, как — прошу любить и жаловать! — мистер Берта Боденхайм подмигивает мне из-под следующей обложки. Включил телевизор, чтобы посмотреть «Куклы» (единственная передача, которую я стараюсь не пропускать) — и что же? На экране пускает скупую слезу кукла Березовского, переодетая в мадам Пышку.