Книга драконов
Шрифт:
Оказывается, я забыл вымыть руки после посещения драконов.
— Я разговаривал с каретными лошадьми, — сказал я ей. — Напоминал им, что за драгоценный груз они сегодня вечером повезут.
— Сегодня вечером?
Судя по выражению глаз, исходившая от меня вонь была уже забыта и прощена. Бальный сезон еще не начался, и она, естественно, очень соскучилась по развлечениям. Свожу ее в Мариинский театр. А потом — ужинать. После чего, будем надеяться, она меня отблагодарит.
— Я давно запланировал этот выезд, но хотел, чтобы он явился сюрпризом, — сказал я и сам удивился, как легко выговорилась ложь. — А теперь меня ждут дела. Прошу, дорогая, обожди в своих комнатах. Вместе с горничными.
— Дела, наверное, всё государственные? — спросила она так ласково и наивно, что у меня не осталось сомнений: моя жена пыталась выцепить хоть толику слухов, чтобы продать их тому, кто лучше заплатит. Оно и понятно; с одного моего жалованья по ювелирным салонам не очень-то разбежишься. Позже, в постели, я этак сонно поведаю ей какой-нибудь маленький секрет. Но не этот, конечно. Я патриот, в конце концов. Я служу царю. Хотя последнее время царь не очень-то платит мне добром.
И я улыбнулся в ответ.
— О да. Самые что ни на есть государственные.
Когда она удалилась к себе, я запер дверь снаружи. Потом сел за стол и принялся писать письма. Мне вполне удалось сделать нужные намеки, ни разу прямо не назвав истинный повод для встречи. Покончив с этим, я позвал своего доверенного человека и велел разнести письма адресатам, а также забронировать места в Мариинском и столик в ресторане «У Галуизы» — лучшем французском заведении нашего города. Я знал, что могу безраздельно доверять Алексею. Уж он-то меня нипочем моим врагам не продаст. Я ему три раза жизнь спасал.
Верность — вот что отличает мужчину от женщины.
Российскую весну Бронштейн уподобил бы про себя женской улыбке. Она будет опасливой и холодной, и ждать ее придется ох долго. Тем более что сейчас стояла самая глухая зима, темная и беспросветная. Снег равнодушно лежал на земле, словно зная, что ему еще долгие месяцы предстояло досаждать людям, как бедным, так и богатым.
«Бедным в особенности», — думал Бронштейн.
Так дело пойдет, и крестьяне — самый нижний слой российской кучи-малы — начнут снимать с крыш солому, чтобы прокормить скотину.
Он еще не раз навещал яйца, всякий раз выбирая новый маршрут через лес и неизменно самым тщательным образом заметая за собой следы. Он проводил возле яиц долгие часы, сидя среди сугробов на корточках и вслух рассуждая о своих планах, как если бы драконы могли слышать его. Все равно ему было больше некому о них рассказать. Борух сбежал в Берлин, и Бронштейн опасался, не выболтал ли старик его тайну перед отъездом. Однако никто так и не попытался его выследить, да и яйца лежали непотревоженными.
До сих пор.
В этот раз все изменилось.
Он еще издали увидел: что-то было не так. Под сосной, расколотой молнией, земля была взрыта, кучи листьев — раскиданы. Подбежав, Бронштейн с ужасом уставился на зияющую яму, в которой не было ни единого яйца.
«Майн Готт унд Маркс! — молча выругался он по-немецки. — Царские ищейки их разыскали».
И не было времени рвать на себе волосы или заливаться слезами. Он знал, что надо было бежать.
«К Боруху в Берлин. Если только он меня примет».
И Бронштейн повернулся было, собираясь удариться в бегство, но шуршание в кустах, раздавшееся за спиной, заставило его замереть.
«Солдаты!..» — мелькнула отчаянная мысль.
Бросив руку в карман, он выхватил маленький пистолет, носить который с собой вошло у него в привычку, и тотчас понял всю бесполезность этого поступка. Судя по шуршанию, его окружал немалый отряд.
Он завертел головой туда и сюда, говоря себе с мрачной обреченностью: «Так вот, значит, как это бывает».
И трясущейся рукой приставил пистолетик к виску.
— Да здравствует революция! — выкрикнул он напоследок и сморщился.
«Что за пошлость! Умирать с затертым лозунгом на устах».
Его палец уже коснулся спускового крючка… и тут замер. Из кустов вывалился дракончик. Величиной с новорожденного барашка. И точно так же неустойчиво стоявший на лапках.
— Гевальт!..
Дракон издал звук — нечто среднее между криком чайки и шипением — и заковылял прямо к Бронштейну. Тот невольно попятился. Только что вылупившийся младенчик был тем не менее страшен. Грубая шкура, несоразмерные перепончатые крылья. Ростом он был Бронштейну по колено. Глаза его отливали золотом, как у взрослого, их лишь слегка туманила еще не просохшая жидкость, от которой шкура дракона даже в лесных потемках ярко блестела. Бронштейн невольно задумался, изменится ли цвет его глаз. Он слышал, что у царевых драконов глаза были непроглядно-черными. С другой стороны, тот, кто ему об этом рассказал, мог и приврать для пущего страха. Жутким зубам, которые и придавали взрослым драконам их мрачно-угрожающий вид, еще предстояло вырасти, но «яичный зуб», венчавший клювик дракончика, тоже выглядел достаточно острым — понадобится, так и убьет. А когти, царапавшие лесную подстилку, даже и сейчас легко могли бы выпотрошить корову.
Тут Бронштейн припомнил совет Ленина.
«Драконы уважают лишь силу. С момента вылупления ты должен стать для них могущественным вожаком».
Поэтому он торопливо сунул в карман пистолет, который до сих пор так и держал прижатым к виску, и, шагнув вперед, опустил обе руки на влажную шкурку дракончика.
— Лежать, тварь, — сказал он твердым голосом и надавил.
Дракончик шлепнулся на бок и жалобно запищал. Бронштейн набрал пригоршню палых листьев и принялся обтирать малыша от слизи рождения.
— Лежать, тварь! — повторял он без конца. — Да тихо ты, чудище!
Дракончики один за другим выходили к нему из кустарника, привлеченные звуками человеческой речи.
«А что, если все эти месяцы они слышали меня сквозь скорлупу?» — подумал Бронштейн.
Зря или не зря происходили те монологи, а только он теперь о них отнюдь не жалел.
— Лежать! — велел он новым драконам, и те тотчас послушались.
Оттирая слизь, он видел, как проявлялся на шкурках будущий цвет. Его драконы были красными вместо черных.