Книга драконов

Страуд Джонатан

Великий князь схватил Юсупова за плечи и увел прочь.

И только тогда я вытащил нож и всадил его глубоко в сердце Распутину. Мне хотелось что-то сказать, произнести какие-то слова…

Однако все уже было сказано.

Чуть позже слуга принес веревку, и, оттащив тело к замерзшей Неве, мы оставили его там.

— Может, его бы в прорубь столкнуть? — предложил я.

— Мир должен увидеть его тело, — сказал великий князь. — Мертвый, он мертвый и есть.

Я смотрел на безумного монаха, замершего на льду, и удивлению моему не было предела. По самым скромным меркам к тому времени, когда мой нож нанес решающий

удар, его уже пятикратно должна была постигнуть смерть.

— Мертвый, он и есть мертвый, — согласился я с великим князем и не стал больше настаивать.

Вернувшись домой, я никак не мог избавиться от неприятного ощущения. Вот одна моя рука касается его спины, а другая всаживает нож глубоко в тело…

— Все кончено, — сказал я своему отражению в зеркале.

Я не знал, что на самом деле все лишь только начиналось.

Безумный монах лежал на льду. Спина, пропоротая ножом, отчаянно болела, он не мог пошевелиться.

— Будь ты проклят, — пробормотал он, по крайней мере — попытался.

Его губы, прихваченные ледком, не размыкались. Но это не имело особого значения, ведь он не знал, кого именно ему следовало проклясть, он не видел, кто всадил нож ему в спину. Поэтому монах обратил проклятие на былого собутыльника, оказавшегося предателем.

«Феликс, так потеряй же ты все, что тебе дорого!»

Плечо и затылок тоже болели, но не так сильно. И еще почему-то жгло в желудке и в горле. Он задумался и решил, что пирожные — сколько бишь он их съел? — оказались дрянными.

«Уж эти мне придворные… в пирожные тухлятины напихали… Моя матушка и та лучше управилась бы…»

Ему было холодно, но он знавал холода и похуже. Одному Богу было известно, как нужно заморозить сибирского мужика, чтобы его как следует проняло. И при нем по-прежнему был его амулет, а это значило, что люди его убить не могли. Ни мужчины, ни, как выяснилось, женщины. Та шлюха, что располосовала его от корешка до грудины, явила тому свидетельство.

Он выживет и теперь.

Вот только пошевелиться не получалось.

«Сколько еще до полнолуния? — спросил он себя. — Сколько осталось времени, прежде чем прибудет этот глупец Ленин и выпустит на волю драконов?»

Драконов, застигнутых в логовах, вполне можно убить. Утопить, заморить голодом, расстрелять, наконец. Много способов существует. Вот почему царские драконюшни охранялись лучше, чем собственный дом государя. Но, взлетев в небеса, драконы делались неудержимы. Стремительный огонь с ночных небес нес смерть каждому, кто отваживался противостоять. Всяким там евреям и революционерам.

Но не в этот раз.

«Эти дурни не сумели убить меня. Но если я не восстану прежде полнолуния, они неизбежно убьют Россию».

Он попробовал шевельнуть пальцем, моргнуть веком. Ничего не получилось.

«Мне надо отдохнуть. Я снова попробую… утром».

Над Невой неторопливо поднималась луна — почти идеально круглая.

«У меня еще двое суток, — подумал Распутин. Мозг работал удивительно ясно. — А может, и трое».

Красные драконы больше не беспокоились. Это оттого, что их впервые вывели ночью. Длинные носы задирались к небу, принюхиваясь. Крылья разворачивались и трепетали, ловя ночной ветерок. Летать им, правда, пока не позволяли. Пока. Ждали команды, которую

отдаст Ленин.

Этот самый Ленин, приехавший вечером накануне, стоял поблизости и критически рассматривал драконов. Бронштейну было известно, что лидер большевиков никогда прежде этой минуты их не видал. Тем не менее в их присутствии он не выказывал ни благоговения, ни страха. Напротив, он очень придирчиво окидывал чудищ взглядом, одной рукой поглаживая бородку.

— Ты уверен, Леон, что они сработают правильно?

Под «Леоном» имелся в виду он, Бронштейн. Ленин настаивал на том, чтобы, обращаясь к нему, использовать его революционную кличку. До Бронштейна теперь только дошло, как, собственно, мало это значило для него самого. Дурацкое какое-то имя — Леон. А уж фамилия, Троцкий, вообще звучала словно название какого-нибудь польского города. Удастся ли ему вернуться когда-нибудь к имени, которым его нарекли при рождении?.. Еще Бронштейну подумалось, что принятие революционных кличек отдавало мальчишеством. Смахивало на игру.

«Глупость какая».

— Леон! — резко окликнул Ленин. — Так они сработают?

— Я… полной уверенности у меня нет, — ответил Бронштейн. Слишком быстро ответил. Он понимал, что ему следовало бы солгать, сказать, что он был абсолютно уверен. — Во всяком случае, они той же породы, что и царские. А те работают достаточно надежно.

В этом последнем Бронштейн был уверен вполне. Он расследовал все слухи об ином отродье, восходившем к драконам великого хана, со всем усердием ученого талмудиста. Выслеживал их по стариннейшим документам, разбирался то в запутанных договоренностях, то в хитросплетениях византийской торговли. И вышел наконец на определенное королевство в Северной Африке. Эту страну он пересекал то пешком, то на верблюде, пока не добрался до древнего города. Засуха опустошила его, когда египетские фараоны только-только восходили на трон. Он раздавал взятки, вычерчивал карты, молился об удаче. И напал наконец на кусочек земли, которого много веков не касалась ни единая капля дождя.

Там он начал копать.

И копал…

И снова копал…

Еще и еще.

Он начисто истер три лопаты и, кажется, непоправимо покалечил плечи и руки. Солнце прокалило его лицо, согнав с него российскую бледность и превратив кожу в шкуру дракона. А как он мерз ночами в пустыне! Так мерз, что ему, россиянину, даже стыдно было бы в этом признаться.

Он копал и копал, пока впервые за сто двадцать лет не обнаружил новые яйца драконов. Королева царских драконов уже сто лет не приносила яиц и, похоже, в ближайшее время не собиралась. И если даже она и сделает кладку, пройдут годы, прежде чем из них вылупятся детеныши.

Яйца драконов не похожи ни на какие другие. Им не нужно тепло, чтобы развивались зародыши. Они сами по себе были созданиями огня. Прохладное, влажное место — вот что требовалось им для развития.

А можно ли придумать что-нибудь более мокрое и холодное, чем весна в России?

И Бронштейн, погрузив яйца в огромные деревянные ящики, привез их домой. А по прибытии на место — зарыл на склонах холмов, возвышавшихся над его городком. И всю эту работу он опять проделал один.

Что еще делало драконьи яйца такими особенными — они могли спать годами, даже столетиями, сохраняя жизнеспособность, терпеливо дожидаясь нужных условий для рождения малышей.