Книга драконов

Страуд Джонатан

Роза с энтузиазмом согласилась сыграть свою роль. Ее негодование не знало пределов.

— Я всегда нутром это чувствовала, — поведала она мне. — Как она ненавидела мою любимую мамочку, как ревновала ее! И вот она втерлась в наш дом, чтобы без всякого на то права занять ее место! — Тут она понизила голос и добавила с еще большей горечью: — Не удивлюсь, если окажется, что она поспособствовала мамочкиной кончине, пустив в ход свое мерзостное искусство.

— Обстоятельства таковы, — заметил я, — что я уже решительно ничему не удивлюсь.

Мое заточение в сундуке оказалось довольно продолжительным — было уже почти три часа пополудни. Даже с учетом долгих летних вечеров нам определенно не стоило терять время. Я как можно бережнее

связал Розе руки и отвел ее наверх. Ее отец следовал за нами по пятам, а поодаль, на безопасном расстоянии, — трясущийся Парч.

Я постучал в двери покоев госпожи Портлоис.

Ответа не последовало.

— Мадам! Вы у себя? — окликнул я резко и громко. — Какой бы облик вы ни приняли, я знаю, вы там! Так вот, у меня есть к вам предложение!

Отклика по-прежнему не было, и я озвучил то, что собирался ей предложить. Завершая свою речь, я украдкой покосился на Розу. Она что-то шептала, закрыв глаза. Несомненно, это была молитва. За дверью же еще какое-то мгновение царила тишина, потом с той стороны раздалось громкое шуршание. Еще миг — и дверь распахнулась, а через порог стремительно выскочила герцогиня Портлоис. При всей своей монументальной полноте двигалась она с ужасающей стремительностью. Ей не мешал даже длинный, толстый, чешуйчатый хвост, который я рассмотрел только теперь. Из ее глаз, занавешенных несообразным чепчиком, по-прежнему струился ярко-синий свет Потустороннего царства. И она шипела.

— Пора! — закричал я и, прыгнув вперед, вытолкнул Розу прямо под ноги мачехе.

Раздался протестующий вопль герцога, и я крутанулся как раз вовремя, чтобы отвести его меч, занесенный для удара.

Что касается Парча, тот явил весьма прискорбное отсутствие верности своему нанимателю и удрал вниз по ступенькам. Я же, выставив ногу, сделал Ричарду подножку, так что он беспомощно растянулся на полу.

Роза завизжала. Это был тонкий свистящий звук. Илирис повернулась к ней, открыла рот и исторгла луч синего света. Будучи опытным магом, я сумел расслышать сопровождавшее его заклинание, Ричард же, скорее всего, вообще ничего не понял.

Луч угодил Розе прямо в середину груди и растекся, точно жидкий огонь. Я смотрел, как он охватывал отчаянно кричавшую девушку — руки, ноги и, наконец, голову. Тут Илирис закрыла рот, вернее, захлопнула челюсти. Свет начал меркнуть, и вместе с ним начала прямо на глазах усыхать и съеживаться Роза. Золотая девочка превращалась в жуткое скелетоподобное существо — сплошные кости, когти и множество острых зубов. Не изменились только густые длинные волосы.

У Ричарда вырвался невнятный звук. Полевой дух небрежным движением разорвал путы на запястьях и с рыком бросился на меня. Я не удержал равновесия, и мы, сцепившись, покатились вниз по ступенькам. Когда лестница кончилась, меня с такой силой ударило о площадку, что перед глазами все поплыло. Я увидел над собой ощеренную зубастую пасть, заметил крохотные желтые глазки. А потом все смыл поток зеленой крови — это подоспевший герцог Дайерфеллский ударом меча срубил своей старшей дочери голову.

— Как давно ты догадалась? — спросил я Илирис.

Успело пройти немало времени, тело полевика уже вынесли в конюшню, а я наконец принял ванну, в которой отчаянно нуждался. Оставшиеся в живых дети Ричарда сидели взаперти, под строгим присмотром. Сам герцог удалился в свои покои, чтобы обо всем поразмыслить и погоревать в одиночестве.

Сбросив излишние размеры, которыми наградил ее позаимствованный дух, Илирис оказалась крупной, крепкой, уверенной в движениях женщиной. Она сидела против меня, крутя в длинных пальцах отцовское кольцо. На ее лице затаились морщины, оставленные запредельной усталостью.

— Еще в юности, — сказала она. — Моя мать вошла в эту семью после замужества. Клан принадлежал к морскому народу. Они плохо разбирались в духах земли, всех этих полевиках и феях жатвы. Правда, его жена — моя мать — не была причастна к фамильной тайне, она до последнего ногтя принадлежала к роду людскому. Но вот ее сестра, Сара, несла в себе даже больше от полевика, чем та

тварь, с которой ты только что боролся. Мы ее и видели-то больше мельком. Она жила не дома, а в полях. Сара была отменно хороша собой, но, как я тебе уже рассказывала, в смысле личных качеств… как бы это выразиться… наводила тоску. Она умерла от естественных причин… это я говорю на случай, если ты сомневаешься. — Илирис потерла ладонью лоб. — И я не солгала тебе, говоря, что очень любила детей. Что бы там ни было, они же моя семья! Я счастлива была выйти замуж за Ричарда и присматривать за ними. Такие славные малышки… Но когда Розе стукнуло тринадцать, ее происхождение начало сказываться. Она стала проводить на улице все больше времени. Взяла привычку гулять по ночам и возвращаться лишь на рассвете, и дух дикости окутывал ее, словно плащ. Вот тогда начал страдать урожай, ведь некому было объяснить Розе, как правильно пользоваться доставшейся силой, и она брала от земли больше, чем та могла дать. Потом одного из телят нашли мертвым, у него было прокушено горло. Я пыталась поговорить с Розой, но ничего не добилась. Она лишь бросала мне, что я, мол, украла ее отца и должна буду поплатиться за это. Я пробовала завести разговор с Ричардом, но он меня вообще слушать не стал. Тогда я поняла — слишком поздно, время упущено, осталось действовать силой. К сожалению, Роза унаследовала магическую силу своей матери — способность к охранительным чарам, которыми полевики ограждают свою территорию. Она заперла меня в этих покоях, и я не могла из них выбраться. Как ты понимаешь, мне тоже перепали кое-какие способности, но их оказалось недостаточно. Я ведь, в конце концов, человек, а она человеком уже не была. Я пыталась отбить магию Розы с помощью зеркал, но это не сработало. Тогда я взялась за книгу заклинаний моего отца, ведь он как-никак был жрецом. Я прибегла к заклятию, которое позволило мне вызвать драконью сущность. Часть ее я поместила в себя, остальное досталось червячку на холме, и он вырос в дракона. Я управляла его движениями, следя, чтобы он охотился исключительно на полевых духов, ну, там, иногда на овец. Но на людей — ни под каким видом! Вообще-то я готовила его против Розы. Я планировала дать ему полностью вырасти, а потом привести сюда.

— Смелый план, — сказал я. — Но очень опасный!

Илирис устало кивнула.

— Так оно и оказалось, — проговорила она. — Моему телу не по силам оказалось вместить дух дракона. Даже частицу. Я убедила Ричарда, будто нажила водянку. Если бы ты вовремя не вмешался, я бы, вполне вероятно, превратилась в чудовище. Кстати, прими мои извинения за то, что тебе пришлось посидеть в сундуке. Я же думала, что ты тоже против меня.

— Поначалу так оно и было, — сказал я. — Но слишком многое оказалось неправильно, и мало-помалу я разобрался, что к чему.

— Я очень благодарна тебе. По всей видимости, ты спас жизнь и мне, и моему мужу.

Я спросил:

— А что будет с двумя младшими девочками?

— Ричард сказал, что свяжется с королевским двором и те пришлют мага, который поможет удержать их в домашних стенах.

Еще рано судить о том, изберут ли они тот же путь, что их старшая сестра, но и рисковать, позволяя им день-деньской бродить по полям, мы больше не можем.

— Всего доброго вам обоим, — весьма искренне пожелал я.

Покинув особняк, я поехал дальше — домой. Щедрое солнце лилось на хлебные поля, заливая их весомым, как золотая пшеница, теплом. Я не видел никаких теней, прятавшихся за снопами или исчезавших в зелени живых изгородей, но, вне всякого сомнения, они там присутствовали. Я приобрел здесь новых друзей и новых врагов — самое обычное дело для мага. Достигнув вершины холма, я остановил кобылу и оглянулся. Дайерфелл купался в солнечном свете, суровые линии особняка, казалось, смягчились. Драконий холм на той стороне долины выглядел немного помятым. Где-то там среди травы лежал крохотный червячок, он ничего не мог толком понять, лишь смутно помнил нечто великое. Чем не метафора человеческого существования, подумалось мне. Может, и так, но чем больше философствуешь, тем меньше хочется жить.