Книга кладбищ
Шрифт:
— Так считает Сайлас.
— Сайлас никак это не объясняет.
— Он всё делает в твоих интересах. Сам знаешь.
— Вот спасибо, — буркнул Ник. — И где он, спрашивается?
Миссис Иничей не знала, что ответить.
Ник сказал:
— Ты же видела убийцу моей семьи, да? В день, когда усыновила меня.
Миссис Иничей кивнула.
— Как он выглядел?
— Да я всё больше на тебя смотрела, а не на него, — ответила миссис Иничей. — Но дай-ка вспомнить. У него были тёмные волосы, почти чёрные. Заострённое лицо. Он был какой-то… как будто голодный и злой.
— Почему же Сайлас его не убил? — злился Ник. — Надо было просто убить его там же, и всё.
Миссис Иничей погладила руку сына своими холодными пальцами, затем сказала:
— Он не чудовище, Ник.
— Если бы Сайлас его тогда убил, я был бы сейчас в безопасности. Я мог бы ходить, куда захочу.
— Сайлас разбирается во этом лучше тебя. Лучше всех нас. И Сайлас знает всё о жизни и смерти, — сказала миссис Иничей. — Всё не так просто, как ты думаешь.
— Как его имя? Этого убийцы.
— Он не представился. В тот раз.
Ник наклонил голову и посмотрел на неё серыми, как гроза, глазами.
— И всё-таки ты знаешь, как его зовут, да?
Миссис Иничей ответила лишь:
— Ты ничего не сможешь сделать, Ник.
— Смогу. Я могу учиться. Я могу научиться всему, что нужно. Я же научился ходить сквозь упырь-врата. И сноходить. Мисс Люпеску научила меня ориентироваться по звёздам. Сайлас научил меня молчанию. Я могу творить Непокой. Я могу растворяться. Я знаю это кладбище, как свои пять пальцев.
Миссис Иничей погладила сына по плечу.
— Когда-нибудь… — начала она и вдруг осеклась. Когда-нибудь она не сможет больше прикоснуться к нему. Когда-нибудь он их покинет. Когда-нибудь. Затем она сказала: — Сайлас говорил мне, что убийцу твоей семьи зовут Джек.
Ник помолчал, затем кивнул.
— Мама?
— Что, сынок?
— Когда Сайлас вернётся?
С севера подул полночный ветер.
Миссис Иничей больше не сердилася. На смену гневу пришёл страх за жизнь сына. Она сказала:
— Если бы я знала, мой мальчик. Если бы я только знала.
Скарлетт Эмбер Перкинс исполнилось пятнадцать. Она сидела на втором этаже старого двухэтажного автобуса. Она представляла собой съёжившийся сгусток злобы и ненависти. Она ненавидела родителей за то, что те развелись. Она ненавидела мать за то, что они уехали из Шотландии. Она ненавидела отца за то, что тот не пытался её вернуть. Она ненавидела этот город за то, что в нём всё было не то — он совсем не был похож на Глазго, в котором она выросла. Она ненавидела его также за то, что стоило повернуть за угол — и на глаза обязательно попадалось что-нибудь до боли и ужаса знакомое.
Тем утром она сорвалась в присутствии матери.
— В Глазго у меня были друзья! — Скарлетт не столько кричала, сколько плакала. — И я их никогда больше не увижу!
Мать не нашлась, что сказать, кроме:
— Ну, всё-таки это не вполне чужой город. Мы ведь жили здесь, когда ты была маленькой.
— Я ничего не помню, — ответила Скарлетт. — И потом, здесь же не осталось никаких знакомых. Ты что, хочешь, чтобы я нашла тех, с кем дружила в пять лет? Ты это серьёзно?
Её мать ответила:
— А что тебе мешает?
Скарлетт злилась весь день в школе, и злилась до сих пор. Она ненавидела школу, она ненавидела весь мир, а в настоящий момент она особенно ненавидела муниципальный транспорт.
Каждый день, по окончании уроков, автобус номер 97 с конечной в центре города вёз её от школьных ворот до конца улицы, где её мать сняла небольшую квартирку. В тот ветреный апрельский день она ждала на остановке целых полчаса, а 97-й всё не ехал. Поэтому, когда появился 121-й, у которого на табличке также было написано «Центр», она на него села. Однако там, где её автобус всегда поворачивал направо, этот свернул налево, в Старый город, и поехал мимо городского парка и Старой площади, мимо памятника баронету Джосайе Вортингтону, и затем пополз по извилистой дороге вверх по холму, усеянному высокими домами. Скарлетт вконец расстроилась. Злость уступила место отчаянью.
Она спустилась на нижний этаж автобуса, взглянула на табличку, запрещающую разговаривать с водителем во время движения, и сказала:
— Простите? Я хотела попасть на Экейша-авеню.
Водитель, оказавшийся огромной женщиной с кожей смуглее, чем у Скарлетт, ответила:
— Вам надо было садиться на 97-й.
— У вас на табличке сказано, что автобус идёт в центр.
— Всё правильно. Но оттуда вам придётся возвращаться обратно, — вздохнула женщина. — Вам сейчас лучше всего сойти, спуститься по холму и подождать на автобусной остановке у здания городского совета. Сядете на 4-й или 58-й — они оба довезут вас почти до самой Экейша-авеню. Сойдёте на остановке у спорткомплекса, и оттуда пешком. Запомнили?
— Значит, 4-й или 58-й.
— Давайте я вас здесь выпущу.
Остановка по требованию случилась на холме, чуть выше стены с тяжёлыми железными воротами. Они были открыты, но ощущение от них было гнетущее, так что заходить туда не хотелось. Скарлетт стояла на ступеньке автобуса, пока женщина-водитель её не окликнула:
— Ну, выходите?
Тогда она вышла на дорогу. Автобус выпустил клуб чёрного дыма и урча укатил прочь.
За стеной ветер шуршал в кронах деревьев.
Скарлетт побрела вниз по холму. «Вот поэтому мне нужен мобильник, — подумала она. Её мать устраивала истерику каждый раз, как Скарлетт задерживалась хотя бы на пять минут, но всё равно отказывалась покупать ей мобильный телефон. — Ну и ладно. Придётся пережить ещё один скандал. Не первый и не последний».
Она поравнялась с открытыми воротами и заглянула внутрь. И вдруг…
— Странно, — сказала она вслух.
Есть такая вещь — дежавю. Это когда тебе кажется, будто ты здесь уже был — может, во сне или в мыслях, и теперь узнаёшь это место. Скарлетт хорошо знала это чувство — ей как-то уже казалось, что учительница второй раз теми же словами рассказывает про свой отпуск, или что кто-то точь-в-точь как раньше уронил одну и ту же ложку. Но это было другое. Сейчас ей не казалось, что она здесь была когда-то раньше. Она знала, что действительно здесь была.