Книга Кораблей. Чародеи
Шрифт:
Одрин покивал:
— Да-а, интересные объекты в кабинетах встречаются.
— Только я… сфальшивила-а! — рыжая опять прикрыла лицо руками, на этот раз, чтобы пореветь. — Лю-уб, папе не говори!
Конопатый сунул сестрице не слишком свежий платок и рассудительно произнес:
— Так папа все равно узнает. Он всегда все знает.
Лекарь Сингард загадочно покивал золотой головищей:
— Та-ак, тут валерьяна нужна… Вот что, юноша, — строго обратился он к Любу, — отведите сестру в лазарет. А пугать потом ее будете.
— Провожу, — согласился мальчишка, вставая. Подал руку сестре. Опираясь на Люба, Талька
Казалось, я пробыла в Твиллеге всего ничего, а воспоминаний было на целую жизнь.
Вот тут мы с синеволосой Темкой и Любом выжидали, пока мимо пройдут стражники, тут — перетягивали с Одрином мраморного элвилинского лучника… бедный князь, лежать среди обломков с посторонней круглоухой девицей на груди и любоваться потолочной резьбой! Здесь же я сидела в нише, и ко мне приставала княгиня Идринн, которой не нравились мой вид и моя прическа… ох, не к ночи будь помянута… хотя до ночи еще далеко… А вот дверь в библиотеку с розовыми диванчиком… Я залилась румянцем и спрятала лицо у Мадре на груди, глубоко вздохнув.
— Сингард! Ей нехорошо.
— Так ногами двигайте, — отозвался дедка флегматично.
В лазарете меня уложили животом на холодный мраморный стол.
— Ну, и где эта Тулинни? — ворчал по привычке Сингард. — Ну, князь, ну и наградили вы меня помощницей. А с медведем с ней и вовсе сладу не будет. Да не стойте пень пнем, наберите в таз воды и тащите сюда.
Послышались шаги, что-то глухо брякнуло, и в фарфоровое дно таза ударила вода.
— Ну, давайте, — продолжил лекарь, — вот эти лоскутья надо отмочить и содрать.
Он пошлепал губами.
— А штаны так и вовсе разрезать, все равно пропали.
Я вообразила, в каком виде сейчас предстану возлюбленному, и вцепилась зубами в угол кожаной подушки у себя под головой.
— Перестаньте грызть обстановку, — буркнул дед. — Я бы, князь, дал организму самому справиться, без волшбы обошелся, но ежли вы настаиваете…
Мадре с грохотом опустил таз в изножье стола.
— Вы старый циник, Сингард.
— Не ругайтесь. Лучше дайте даме руку, чтобы не так боялась. Пяток синяков на запястье вам не повредит.
— Я не боюсь, — огрызнулась я.
— Вот и славно. А что за рана, — ворковал златоголовый, плюхая ледяной водой мне на ногу, — ровная, аккуратная. Как по ниточке, мякоть рассекли. Просто удовольствие такую лечить. Не то что с костями возиться!
— Так вот чего Талька мается с коленом, — я повернула голову, надеясь разговором оттянуть неприятное мгновение.
Лекарь яростно фыркнул:
— Шлюха! В смысле, бродяга. Все шляется где-то. За триста лет месяца не нашла, чтобы кости срастить правильно! Я понимаю, дело медленное, многотрудное… — ворчал он. — Не шевелись, больно не будет! Я б на месте Велита ее разложил на лавке, да выдрал. Так нет же, Люба военный князь держит в строгости, а этой все прощает. А дочка и пользуется, зараза.
Мою голень охватило мягкое тепло, разбегаясь к лодыжке и бедру. Я сильнее стиснула запястье Одрина.
— Больно? — встревожился он.
— Глупости! — Сингард отвлекся на мгновение, когда стукнула дверь, и послышались топот и сопение Люба и ковыляющие шаги его рыжей сестры. — Я занят! Посидите. Или вон в кадку ей залезть помоги, пусть моется!
Я подумала, что сама не отказалась бы вымыться. И распласталась по столу, задремывая, перестав ощущать его каменный холод.
Дедка резко шлепнул меня пониже спины:
— А ну очнулась! Другим место уступи.
Я с помощью жениха села, свесив ноги со стола. Раненую украшала чистая, мягкая льняная повязка, закрепленная бантиком. Рядом, обнюхивая ее, держа трубой огромный пушистый хвост, расхаживал здоровый дымчатый котяра. Бросив подозрительный взгляд на меня, он муркнул и скрылся за дверью.
— Правильно, и вам туда, — лисокудрый лекарь усмехнулся и перестал обращать на нас внимание.
Князь снова принял меня на руки. Я чем угодно была готова поручиться, что ходить самой он мне позволит не скоро. И не из-за раны, а из-за иррационального страха, выпустив, потерять. Между мной и Одрином точно протянулась нить, она могла растягиваться какое-то время, и вдруг схлопывалась, бросая нас друг к другу. Для меня, бродяги, которая ни за что здесь не отвечала, в этом не было ничего опасного. А у Одрина, как у старшего князя Дальнолесья, имелись обязанности перед народом элвилин, и я бы первая упрекнула жениха, если бы он ими пренебрег. Не могу же я все время быть рядом с ним? Или могу? Я решила, что мы как-нибудь разберемся с этим потом, а теперь наслаждалась близостью, грелась около, как возле очага.
— Ну, что? — Одрин нерешительно остановился посреди коридора. — Куда мы теперь?
— Мне бы вымыться как следует.
Князь улыбнулся:
— Ну, пойдем.
Впереди мелькнул дымчатый кошачий хвост, скрываясь за поворотом и словно бы указывая нам дорогу.
Перед глазами поплыли стены, освещенные бездымными факелами; мраморные статуи, спрятанные в нишах, в их свете казались странно живыми. Металось эхо шагов. Откуда-то звучали голоса: кто-то пел, кто-то смеялся, кто-то кого-то бранил за разбитую вазу… тянула мелодию дудочка… потрескивал огонь.
Распахнулись высокие темные двери, выпуская облако пара; журчание, плеск, звучные шлепки волн о мраморные берега. Знакомое расслабляющее тепло окутало меня. Я глубоко вдохнула запах воды и цветочного мыла.
— Как хорошо… — и заозиралась, — может, в этот раз дадут искупаться спокойно?
— А мы дверь запрем, — Одрин внес и осторожно посадил меня на бортик бассейна. — А как же твоя нога?
Я полюбовалась чистеньким льняным бинтом, в котором вроде и не было необходимости:
— Не думаю, что отвалится. Не могу я так оставаться, у меня чешется все… Тюремная грязь и насекомые.
И стала сдирать с себя остатки одежды.
— Дорогой, — прозвучал сладкий-сладкий голос, — вам не кажется, что эта давняя ведет себя неприлично? Или она Любова дочь? Тогда понятно… когда у тебя в предках помойный кот…
От неожиданности я едва не скатилась в воду и удержалась в последнее мгновение. Крутанувшись, встретилась взглядом с Ведьмой с Гнилого Болота, начавшей на ходу распускать затейливую прическу, да так и застывшей со шпилькой в руке. В разрез атласного длинного платья весьма вольготно выглядывала стройная нога в изящной туфельке, нацеленная в меня коленом. Лицо Исы Анфуанетты эйп Леденваль было примерно того же цвета, что и туфелька — свекольное.