Книга Кораблей. Чародеи
Шрифт:
Экономка слегка зарделась, сердито одернула полы коричневого сюрко [12] , снова быстро покосилась на Мидеса и отвернулась.
— Вот ежели бы нашелся в нашей глуши кто роду высокого, да человек порядочный… — загадочно произнесла она, глядя на красочный гобелен, изображающий скособоченного святого Мерриана с весами в руках и черной белкой на правом плече. Под левой стопой святого злобно скалила зубы отрезанная голова с острыми ушами, перекошенной отвратной мордой и венком из лилий на белобрысой макушке.
12
Сюрко —
Граф Юлиуш хмыкнул и с интересом посмотрел на гостя.
— Скажите, пан Мидес, вы женаты? — без обиняков спросил он, а Салзар, припомнив размер поместья Оллов и усилием воли поборов паническое желание приписать себе четверых детей и любезную супругу, отрицательно покачал головой.
Юлиуш просиял и тотчас распорядился предоставить гостю лучшую комнату. Гертруда в ответ широко разулыбалась, обнажив крупные желтые зубы, и вызвалась Салзара проводить. Сам Мидес, к слову, почему-то вовсе не обрадовался и почувствовал себя мышью, угодившей в мышеловку.
— Вы с дороги-то, небось, поесть хотите? — плывущая галеоном по коридору Гертруда была само радушие. Она оглянулась через плечо, и круглое лицо, в свете масляных ламп ставшее неожиданно молодым и задорным, снова озарила улыбка. — Столичной кухни я вам здесь не обещаю, но помереть с голодухи уж точно не дам.
Не дожидаясь согласия гостя, она решительно развернулась к украшенной разноцветным витражом двери, распахнула и торжественно произнесла:
— Пожалуйте в столовую. Здесь хозяева обедают в будние дни, а праздничные трапезы устраивают в главной зале.
Мидес вошел в небольшое помещение, и первое, что бросилось ему в глаза — застеленный бледно-зеленой скатертью стол в центре и свет. Много света, такого необычного для традиционного замка. Он лился из высоких стрельчатых окон; из распахнутой двери, ведущей куда-то к небу, солнцу и неподвижным верхушкам можжевельника.
— Эту комнату самолично матушка графа перестраивала, интерьеры подбирала, да всё сокрушалась, что балкон маловат вышел, — просвещала Салзара Гертруда, заботливо отставляя для него стул с высокой резной спинкой. — Вы, пан, садитесь, а я насчет обеда распоряжусь.
Толстуха поклонилась гостю, скорее по привычке, нежели действительно выражая почтение, и Мидесу даже на мгновение показалось, что она ему подмигнет. Салзар хмыкнул, небрежно кивнув в ответ и, как только экономка вышла, отправился любоваться видами.
Он сделал несколько шагов по мраморным плитам балкона и осторожно положил ладони на горячие перила. Прищурился, созерцая раскинувшийся перед ним город. По раскаленному воздуху, оттуда, где остроконечная верхушка собора возвышалась над черепичными крышами, торжественно плыл звук колокола, собирающего горожан на повечерие. На уровне плеч, совсем рядом с перилами — вот только руку протяни — зеленели кучерявые верхушки можжевеловых деревьев; чуть дальше внизу слепило золотом рукотворное озерцо, а сверху ласково смотрело небо Мерриана. Мидес вдохнул чистый воздух и запрокинул голову. Он любил небо. Особенно таким, каким было оно сейчас — пронзительно синим, безоблачным, бережно поддерживающим клонившееся к горизонту рыжеватое солнце Даринги. Салзару самому до сих пор было удивительно, как с такой отчаянной любовью к небу и жизни угораздило его при поступлении в Академию волшебства выбрать некромантию. И этот свой поступок Салзар до сих пор так и не смог объяснить. Возможно, сыграло роль желание обладать, как ему тогда казалось, властью. Но, скорее, это был банальный протест против родителей, которые, испугавшись природной силы отпрыска, выставили того из дому.
Как бы там ни было, сейчас Мидес умел многое. Правда, обычное целительство всё чаще казалось ему ближе, чем отточенное до совершенства искусство связи с миром мертвых. Возможно, то, что Салзар собирается отыскать в Мерриане, как-то поможет определиться?
Он вздохнул и, развернувшись, вошел обратно в комнату, думая, что Гертруда не заставит себя долго ждать. Остановился на пороге, прислонившись к балконному косяку, и меланхолично принялся наблюдать за суетящимися у стола слугами.
Экономка оправдала его надежды — влетела, громко и возмущенно фыркая, точно лошадь у водопоя. Окинула привередливым взглядом сервировку, зашипела на неуклюжую девчонку, чуть не опрокинувшую блюдо с фруктами, и пожалилась гостю:
— Ох, и работа у меня, любезный пан, сущее наказание… Дворецкий пропадает в винном погребе, не иначе, примером графа впечатлившись; графиня улетела из дому, даже не предупредив, куда; слуги вообще недотепы, а тут еще притащился бродяга. Уселся, вырвирог, на крыльце и голосит непотребное о розах, незабудках и девах. Говорит, что не уйдет, пока не поговорит с графом, а граф-то уже… — Гертруда слегка смутилась и почесала мясистый нос.
— Что он делает? — удивленно поднял брови Салзар. — Стихи читает? Графу?
— Да нет, — экономка с досадой махнула пухлой ручкой, — поёт он. И на мандолине себе подтренькивает. Говорит, работу ищет. Слыхал, дескать, что у нас тут место музыканта свободно и требует возместить ущерб, поскольку предшественник его чего-то там у него отнял. То ли лошадь, то ли слугу…
Салзар вспомнил вопящих в корчме менестрелей и расхохотался так, что девчонка-служанка снова чуть не уронила, на сей раз кувшин.
— Послушай, любезная Гертруда, — некромант отлип от косяка и уселся за стол. — Сдается мне, что певца этого я знаю. Настырный малый — такой, что таракан, в любую щель пролезет. Давай, сделаем так. Если уж граф Юлиуш… почивать изволили, — Мидес покривился, — вырвирога своего сюда веди. Давно ищу себе слугу, возможно, парень согласится поработать. Да, и распорядись поставить еще один прибор.
Пышные брови экономки поползли на лоб, и Салзар поспешно добавил:
— Считай это моей причудой.
Гертруда неодобрительно поджала губы, но просьбу гостя выполнила, и, спустя несколько минут, сонную тишину столовой прорезал мелодичный голос:
— Да славен вовеки дом, пригревший менестреля! И пусть хозяев его не покидает… О… — юноша осекся, увидев Мидеса, невозмутимо расправляющегося с жареной курицей, — это вы?
Некромант ткнул куриной ножкой в противоположный конец стола и, прожевав, утер рот обшитой кружевом салфеткой:
— Садись. Как бишь там тебя, Седрик, кажется?
Менестрель опустился на стул, пристраивая на коленях лютню. Тоскливо посмотрел на куриную тушку, лежащую перед Мидесом. Дернул длинным носом, втягивая аромат жареного мяса, сглотнул и кивнул:
— Совершенно верно, сударь. Седрик — ученик мастера Орландо из Венисской Школы изящных искусств. Лютнист, поэт и певец, к вашим услугам.
Вошедшая Гертруда поставила перед юношей миску с ячменной кашей, и тот разочарованно вздохнул.
— Выходит, поединок ты всё-таки проиграл, — констатировал Мидес, отодвинул от себя блюдо с курицей и, утерев руки, с опаской заглянул в серебряный кубок.