Книга МонеллыСобрание сочинений. Том II
Шрифт:
Та, что мне говорила, воскликнула:
— Белое царство! белое царство! Я знаю белое царство!
Забвенье проникло в меня и место мысли моей стало пусто и чисто.
И та, что мне говорила, воскликнула снова:
— Белое царство! белое царство! Я знаю белое царство! Вот ключ царства: в красном царстве черное царство; в черном царстве — белое царство; в белом царстве…
— Монелла, — воскликнул я, — Монелла! В белом царстве — Монелла!
И белое царство явилось передо мною; но оно было окружено стеной белизны.
Тогда я спросил:
— А где ключ царства?
Но та, что мне говорила, молчала.
О ее воскресении
Луветт повела меня по зеленой меже до самой окраины поля. Земля подымалась вдали, и на горизонте темная полоса окаймляла небо. Уже начинали гаснуть пылающие закатные тучи. В смутном вечернем сияньи я едва заметил маленькие блуждающие тени.
— Сейчас, — сказала она, — мы увидим, как зажжется огонь. А завтра он будет дальше. Ведь они нигде не остаются. И в каждом месте они зажигают огонь лишь один раз.
— Кто они? — спросил я Луветт.
— Неизвестно. Это дети, одетые в белое. Меж ними есть дети из наших деревень. Другие идут издалека.
Вдали на холме заблистал, заплясал огонек.
— Вот их огонь, — сказала Луветт, — теперь мы их можем найти. Они проводят ночь там, где разложили костер, и с рассветом покидают те места.
Когда мы взошли на холмик, где горел костер, мы увидели много белых детей вокруг огня.
И средь них я узнал маленькую продавщицу ламп, которую встретил когда-то в мрачном, дождливом городке. Она, казалось, руководила детьми и говорила им что-то.
Она встала, и, выйдя из круга детей, сказала мне:
— Я уже не продаю лживых лампочек, что гасли под угрюмым, тоскливым дождем.
Уж настало то время, когда ложь заняла место правды, когда жалкий труд истреблен.
Мы играли в доме Монеллы; но лампы были игрушками, а дом приютом.
Монелла умерла; я та же Монелла, я встала в ночи, дети пришли ко мне, и мы пойдем все по свету.
Она обратилась к Луветт:
— Иди с нами, — сказала она, — и будь счастлива во лжи.
И Луветт побежала к детям и, как они, оделась в белое.
— Мы идем, — продолжала та, что вела нас, — и мы лжем всем, кого мы встречаем, чтоб доставить им радость и счастье.
Наши игрушки были ложью, теперь вещи — наши игрушки.
Среди нас никто не страдает, среди нас не умирает никто, а о тех, других, говорим мы, что они силятся познать печальную правду, которая вовсе не существует. Те, что хотят знать правду, отходят от нас и нас покидают.
Напротив, мы не верим ни в какие истины мира; ибо они рождают печаль.
И к радости, к веселью хотим мы вести наших детей.
Теперь взрослые могут прийти к нам, и мы научим их неведенью и самообману.
Мы покажем им полевые цветочки такими, какими они не видали их никогда; ибо все они — новые.
И мы будем дивиться каждой стране, которую увидим; ибо все страны — новые.
Нет в этом мире сходств, нет воспоминаний для нас.
Все беспрерывно меняется, и мы привыкли к перемене.
Вот почему мы зажигаем огонь каждую ночь в новом месте; и вокруг огня мы выдумываем для минутного наслажденья истории о карликах и живых куклах.
И когда наш огонь погасает, новая ложь охватывает нас; и с весельем дивимся мы ей.
А наутро мы уже не узнаем наших лиц; быть может, одни захотели узнать правду, а другие помнят одну лишь вчерашнюю ложь.
Так проходим мы все по новым и новым местам, и к нам приходят толпою, и счастливы те, что идут за нами.
Когда мы жили в городе, нас принуждали делать одну и ту же работу, и мы любили тех же людей; и одна и та же работа надоедала нам, и мы сокрушались, видя, как люди, которых мы любим, страдают и умирают.
И наша ошибка была в том, что мы хотели остановиться в жизни и, сами оставаясь недвижны, смотреть, как вокруг все течет или пытались остановить саму жизнь и построить себе вечное, незыблемое жилище средь плавучих обломков.
Но лживые лампочки осветили нам дорогу к счастью.
Люди ищут радости в воспоминаньи, и противятся действительности и кичатся правдою мира, что перестала быть истиной, став правдой.
Их огорчает смерть, а меж тем, ведь она воплощенье их науки и их неизменных законов; они сокрушаются тем, что плохо избрали свое будущее, которое они рассчитали согласно прошлым истинам, которое они избирали согласно прошлым желаниям.
Для нас все желания новы, и мы желаем лишь лживых мгновений; все воспоминания истинны, и мы отказались от познавания правды.
И мы считаем гибельным труд, он делает жизнь неподвижной и похожей на себя саму.
И опасна для нас всякая привычка; она мешает нам вполне предаваться новой и новой лжи.
Так говорила та, что вела нас.
И я умолял Луветт вернуться со мною к ее родителям; но я видел хорошо по ее глазам, что она меня больше не узнает.
Всю ночь я жил в мире грез и лжи и пытался научиться неведению, самообману и удивленью новорожденного младенца.
Потом пляшущие огоньки погасли.
Тогда, в печальной ночи, я увидел непорочных, рыдающих детей, тех, что еще не потеряли памяти.
А другие внезапно были охвачены неистовой жаждой труда, и срезали колосья и во мраке вязали в снопы.
Иные, желая познать правду, обернули свои бледные личики к холодной золе, и пали мертвые, содрогаясь в своих белых одеждах.
Но когда затрепетало розовеющее небо, та, что вела нас, поднялась и уж не помнила ни нас, ни тех, что хотели знать правду, и двинулась в путь, а за нею пошло много белых детей.