Книга монстров
Шрифт:
Стрелы, стрелы. Что с этими проклятыми стрелами?
Колокольный звон мешал думать. Это был набат, тревога со всех Храмов Единого, и в окнах домов людей, верующих в бога Аскетов, горели свечи, сложенные треугольником. Слышались крики и голоса, но я не могла понять откуда. Где была последняя бойня? Непохоже, там все еще стояли Аскеты, но они спокойно охраняли арку. Что-то не так.
А вот Грейстоун оказался оцеплен стражниками и Аскетами. Многие были в крови, но держались на ногах, а те, кто не держался, лежали мертвые. Я скрылась, как только вышла из дома, но не могла пройти
— Чисто! — донесся до меня крик. — Чисто! Чисто!
Значит, квартал оцепили не просто так, и здесь была настоящая операция. Военачальники Аскетов ее возглавляли редко, но если начиналось что-то подобное — я об этом знала лишь из рассказов — работали братья на совесть. Может, зря я недолюбливала их? Все познается в сравнении, проклятые Тени.
Я не могла решить, пробираться мне в Грейстоун или не стоит. Если Аскеты говорят, что все чисто, им можно поверить, но зачем тогда колокольный звон?
Книга, подумала я, это Книга. Что если Рем случайно выманил Раскаля на зов и теперь в Цитадели одни трупы? Открылась дверь, вышли военачальник Аскетов — я узнала его по плотной магической броне на груди — несколько братьев и два мага. Они замешкались, и я воспользовалась моментом. Наверное, мне ничего не грозит, никакая опасность, ведь и Самуэль меня отпустил, а догадывался, что я побегу в самое пекло.
Только пекла не было, но…
Я проскочила лестницу, пролетела по крыше, едва не столкнувшись с парой уставших Аскетов, и помчалась по другой лестнице вниз. У меня закралось сомнение, что я смогу беспрепятственно выйти в Грейстоун, и да: пробраться мимо стражника, дежурившего у двери, оказалось практически невозможно.
Но рядом было окно, и я, рискуя тем, что стражник на меня натолкнется, прокралась туда и выглянула на улицу. Бойня вышла короткой, но тревогу я не могла бы назвать напрасной.
Узкая короткая улица была завалена трупами. Мужчины, дети, даже дохлая крыса, стало ясно, почему эти твари бежали сломя безмозглые головы. И каждый мертвый был истыкан стрелами. Четыре, пять, шесть… шесть стрел.
Я вспомнила стражника, которого видела мертвым в ту ночь, когда следила за Вольфгантом. В нем тоже торчала стрела, но ему хватило одной. Вероятно, шальной, такое тоже бывало. Но в этих смертях что-то зверское и знакомое. Очень знакомое.
Такие трупы я видела там, в Каирнах. Восставшие, и да, они… не все они были упокоены как подобает, выходит, что кто-то из них стал мертвым совсем недавно, может быть, год назад или два?
В дверь коротко и властно стукнули, и стражник бросился ее открывать. Это был дом какого-то знатного горожанина, но когда на пороге стояли Аскеты, богатство и титулы уходили на задний план. И сейчас все семейство, вероятно, пряталось где-то наверху или же, напротив, в подвале, а я осторожно, пригнувшись, пролезла под рукой стражника и, наступив на ногу Аскету, выбежала наружу.
Воняло кровью, запах ударил в нос, забил все, чем я жила и дышала. Может быть, будь сегодня не убывающая луна, я не справилась и у Фристады стало бы одной заботой больше. Но пока только колокола и трупы, трупы, трупы… Сколько же здесь погибло людей? Кто-то словно специально загнал их сюда и варварски уничтожил. Не месть, не злоба, но… развлечение? Жестокая травля на потеху. Зачем?
Минутали? Я видела одного с копьем, но кто научил этих тварей стрелять так метко? Это искусство, а еще — я поняла это очень отчетливо — нападавших было несказанно много. Десятки, если не сотни, но куда они все подевались, их ищут, поэтому оцепили квартал и объявили тревогу. Но это все только здесь, в городе, а у нас тишина и два трупа со стрелами.
Непонятно. Что думает Самуэль?
Я уже выходила к проходу в саму Цитадель, и вроде бы там было спокойно, как услышала шорох и решила сначала, что это очередная пострадавшая крыса. Но нет, это был человек. Я остановилась, а он выбирался из-под кучи покойников, которых пока никто не подумал унести, и было в нем что-то знакомое.
Мой спасенный!
Мы платим своим долги. Я бросилась к нему, забыв открыться, но он не обратил на меня никакого внимания. Он был в крови, но не ранен, насколько я видела, и взгляд его был гораздо осмысленнее, чем в Каирнах, и это немудрено.
— Эй! Эй, погоди! Стой! Это я, я, узнаешь?
Бродяга поднялся, я опомнилась и открылась, и он повернулся ко мне и внимательно посмотрел. Я не сразу поняла, что не так.
Он вырос.
Я теперь стояла, задрав голову, и смотрела в глаза человеку, которого я спасла. Он улыбнулся мне, и это оказалось безмерно жутко, а потом развернулся и куда-то пошел. Я его не остановила, мне было не по себе.
Я в Каирнах толком не соображала, успокоила я себя, а он безоружен и не слишком умен. Ну и то, что он ел, оставляло вопросы. Я еще покрутилась, выясняя, остался ли кто живой, а потом решила прислушаться. Это была половина ответа: магия Книги, которая в кабинете у Рема.
Нет, что-то было определенно, что-то, что заставило меня пойти в направлении Цитадели, как только я на мгновение приказала себе не думать. И я кружила здесь, когда встретила Вольфганта, так что все верно, стоит признать, что Рем что-то затеял, и оставить это все на его совести.
Колокольный звон прекратился, и осознала я это, только когда услышала негромкий взрыв. Я не могла ошибиться — это был характерный хлопок магии, Самуэль так убирал развалившиеся надгробия, которые мешали проходу.
Серый бог с ними, вдруг поднялась такая ярость, оглушающая, безмерная, с Тенями, с Аттикусом, с Книгой, я ее нашла, но до этого нашел Рем и обрек — меня на бесполезную авантюру, сотни людей — на смерть, из-за чего? Из научного интереса — можно ли приручить Древесного бога? Я лично выкраду эту Книгу, забью ее Рему в глотку и не стану требовать объяснений. Но сначала Гус, мне надо его найти. Он должен узнать правду первым или мне ее рассказать.
Больше не думая о Тенях, я шла к воротам, надеясь, что они не заблокированы Аскетами. Главное — не попадаться на глаза тем, кто выпустил эти стрелы. Людей погибло много, десятки, если не сотни, и хотя раненых наверняка забрали к лекарям, я останавливалась при малейшем шорохе — вдруг кто-то жив.