Книга о букве
Шрифт:
То же самое можно сказать и о других пазиграфических системах. Приведем надпись на языке «пикто» Янсона, которая переводится «Я имею дом в городе» (или «У меня есть дом в городе»). Вряд ли ее поймет таким образом китаец. То, что ясно для немца или русского (в смысле грамматики), будет неясно для китайца или носителя другого языка, где нет ни спряжения глаголов, ни падежей, а части речи отмечаются не суффиксами или окончаниями, а лишь порядком слов в предложении (т. е. без синтаксиса не понять, где существительное, где прилагательное, а где глагол!).
За основу всемирной пазиграфии Эффель и его коллеги решили взять знаки и пиктограммы, которые «уже оправдали себя в международной практике». И действительно, с тех пор как мир все больше и больше охватывается системой коммуникации, в практике людям самых разных стран мира приходится сталкиваться с одними и теми же знаками и символами, имеющими международное значение. Например, таковы знаки для цифр или химические символы.
Специальные знаки — для обозначения планет, звезд, металлов, минералов и т. д. — мы находим уже у египтян и жителей Двуречья. Однако там трудно провести черту различия между «научной идеограммой» и простым знаком для слова. В эпоху средневековья в Европе пользуются алфавитным письмом. Однако в трудах алхимиков и астрологов широко применяются «идеограммы» — обозначения семи планет (они же употребляются и для дней педели) и 12 знаков зодиака (они же — для символического обозначения месяцев). Символически обозначаются и «элементы» стихий, «субстанции», яркие звезды и т. д.
Некоторые из символов астрологов употребляются и поныне — в астрономии. Символика алхимиков исчезла. Но сама алхимия породила химию, которая, как вы знаете, имеет свой собственный язык символов и условных обозначений.
Самые древнейшие «научные идеограммы» — это знаки для чисел. И все-таки лить каких-нибудь два-три века назад была создана подлинная математическая символика, чьи знаки, говоря словами известного французского математика Карпо, «не являются только записью мысли, средством ее изображопия и закрепления — нет, они воздействуют на самую мысль, они в известной степени направляют ее и бывает достаточно переместить их на бумаге, согласно известным очень простым правилам, для того, чтобы безошибочно достигнуть новых истин».
Благодаря «математической идеографии» развитие математики, называемой иногда «царицей и служанкой паук», пошло вперед гигантскими шагами. Примерно сто лет назад началось создание новой области знания, возникшей на стыке математики и логики — «метаматематики» или математической логике. Первые же шаги ее начались с создания специального языка особой символики.
«Математизации», неуклонно возрастающей со времен Галилея до наших дней, подвергается физика. И к особым символам этой пауки добавляются математические символы. Составление различного рода карт — физических, экономических, тектонических, геологических и т. д. — потребовало создания особых символов, попятных как географу, так и представителю науки, чьи интересы «отражает» карта — геологу, зоологу, экономисту и т. д. Символы же эти применяются не только на плоскости карты — они фигурируют и в нашем письме.
Количество «универсальных» символов с каждым годом растет, ибо появляются новые научные дисциплины, совершенствуются и вводят свою специальную символику такие науки, как биология, психология, лингвистика. Не означает ли это, что наше письмо возвращается вспять, к «идеографии»?
В какой-то мере — да. Но в то же самое время, создавая новые символы-идеограммы, человечество не отказывается и от достижений тысячелетий, от фонетического письма. Таким образом, наша письменность становится смешанной, только не словесно-слоговой, а «буквенно-идеографической». Например, тексты научных статей по математике или ядерной физике написаны именно таким «буквенно-идеографическим» письмом. Преимущество его по сравнению с обычным алфавитом очевидно. Во-первых, потому, что идеограммы понятны независимо от языка (химические формулы, математические символы и т. д.), во-вторых, потому, что они не только сокращают запись, но и помогают научному мышлению (прогресс математики обязан главным образом введению специальной символики, созданию «языка математики»). А в-третьих, такая символика становится попятпой не только любому человеку, но и электронным вычислительным машинам.
«Информационный взрыв» — так называют невероятно большое количество информации, которое лавинообразно возрастает с каждым годом нашего XX столетия. Польский книговед Болеслав Иванский опубликовал в 1911 году интересную работу, согласно которой за период с середины XV века (т. е. со времени изобретения книгопечатания) и до 1908 года включительно вышло в свет не более 10 400 названий книг. В 1940 году мировая книжная продукция оценивалась приблизительно 15 400 названиями. То есть за 32 года число различных книг увеличилось на треть. В наше время, по данным ЮНЕСКО, ежегодно во всем мире выпускается порядка 350 000 книг. Значит, со времени Гутенберга до наших дней в свет вышло порядка 25 000 000 книг! Однако и эта цифра явно заниженная, так как огромное количество специальных изданий не поступает на книжный рынок (их выпускают научно-исследовательские и правительственные учреждения, различные общества и т. д.), И, вероятно, цифру 25 миллионов следует удвоить — вот какое огромное количество только различных книг выпущено в свет.
А ведь есть еще и периодические издания, журналы, и технические документы, описания изобретений, каталоги, информационные листки и многие другие виды «некнижной» печатной продукции. Не удивительно, что ученые просто не в состоянии прочесть всю выходящую литературу по их узкой специальности (мы не говорим уже о разнообразии языков — ведь языками науки и техники стали ныне и арабский, и японский, и хинди, и другие языки развивающихся стран Азии и Африки). Вот почему в настоящее время единственное спасение от этого потока информации (который, к тому же ежегодно возрастает), «обуздание» его ученые видят в создании специальных информационно-логических машин, построенных на основе электронно-вычислительной техники. А чтобы эти машины могли «понимать» тексты, необходимо создать специальный «машинный язык», точное, «машинную письменность», ибо «язык алгоритмов», программы действий машины — это уже дело техников, программистов, а не грамматологов.
«Если печатание книг и создание печатной письменности стало основой пагаей современной цивилизации, — пишет Л. И. Гутенмахер в книге „Информационно-логические электронные машины“, — то создание информационно-логических машин с большой „памятью“ является в этом смысле развитием новой „машинной письменности“, которая будет основой более производительного труда». С помощью «машинной письменности» можно будет, минуя перевод с языка на язык, записывать в электронной «памяти» машин всю необходимую информацию. Система универсальной символики, «международные знаки науки» с каждым годом совершенствуются. Но происходит это, так сказать, стихийно, без участия специалистов в теории письма. И только в последние годы стало ясно, что не последнее слово принадлежит здесь грамматологам, которые занимаются не только примитивной идеографией первобытных племен, но и современной «научной идеографией».
Пройдут годы — и «машинная письменность», она же «универсальный код пауки», она же и «всемирное письмо», будет создана. Это будет идеография, понятная любому человеку и вычислительной машине. Но из этого вовсе не следует, что исчезнет фонетическое, буквенное письмо. Ведь живая разговорная речь сохранится и будет развиваться и совершенствоваться, по-прежнему будут творить поэты и прозаики на своем родном языке. Значит, останется и алфавит, средство записи «живого слова». Правда, и здесь техника может внести существенные коррективы — поэты уже сейчас начинают записывать свои произведения на пластинки, любой роман может быть «наговорен» на магнитофон. Однако «звучащее слово» может быть подано в разных интерпретациях (вспомните чтение стихов в исполнении самих авторов и мастеров художественного чтения). Поэтому и алфавит, и книга, вероятно, будут жить века, только сфера их употребления значительно сузится. Научная, специальная, техническая литература будет записываться «средствами машинной письменности», а художественная — средствами привычного традиционного письма. В этом смысле «буквы» умрут только вместе с живым человеческим словом.