Книга о друзьях

Миллер Генри Валентайн

Вот вам достойный пример самоучки, пропитанного культурой до кончиков пальцев и всю свою жизнь прожившего в захолустье. То, что нас связывало, не может быть забыто. Гарольд Росс обогатил мою жизнь. Интересно, играет ли он до сих пор «Сады провинции» Перси Грейнджера?

Бецалел Шатц

Не помню, чтобы кто-нибудь называл его Бецалел, все звали его просто Лилик. Как Пикассо шло имя Пабло, так и отцу шло имя Лилик. Я говорю о нем в прошедшем времени, потому что наша последняя встреча состоялась очень давно — это было где-то на вокзале в южной Франции, лет двадцать, а то и больше назад. Сейчас Лилик живет в Иерусалиме. Он там родился, там же пошел в школу, но встретил я его впервые где-то в Биг-Суре, когда он явился на мой день рождения, весь сияющий, полный разнообразных идей и проектов, которыми рассчитывал меня заинтересовать. Мы с ним вместе сделали книгу «В ночную жизнь…», этот прекрасный и столь необычный в истории пример сотрудничества, если позволено так говорить о самом себе. Как и в случае с Лоуренсом Дарреллом,

я был сразу же очарован Лиликом. Он излучал здоровье, жизнерадостность и оптимизм. Устоять перед его обаянием было невозможно. Он потратил минимум времени на то, чтобы убедить меня взяться за совместную книгу. (У меня осталась пара копий этого издания, трафаретная печать.) Основную часть издательской работы проделал Лилик. Он собственноручно сделал не только иллюстрации и макет книги, но и все трафаретные матрицы. Думаю, это заняло у него в целом не меньше двух лет, хотя даже если бы на это потребовалось лет десять, Лилик все равно не отказался бы от своей затеи. Его невероятное здоровье позволяло ему работать в два раза больше, чем обычным людям. К тому же он обладал еще одним редким талантом — умел верить и никогда не брался за то, во что не верил свято и непререкаемо. Втянувшись в дело, он был подобен снежной лавине — ничто не могло остановить его или заставить свернуть с выбранного пути.

В связи с этим хочу сказать пару слов о его воспитании и образовании. Начать с того, что ему повезло с родителями. Отец его был придворным скульптором у болгарского царя, а мать — писательницей и интеллектуалкой, бежавшей из царской России, оба — либералы, творческие личности и любящие родители. Именно они привезли в Израиль первое в стране пианино. По-моему, Шатц получил на редкость хорошее образование: танцы, актерская игра, музыка, спорт предшествовали истории, грамматике и прочим наукам. Школу он окончил вполне оформившейся личностью, в мире с собой и окружающей действительностью: у него были близкие друзья среди арабов; он немного говорил по-арабски; одинаково хорошо играл в футбол и теннис, а в перерывах учился играть на скрипке. Какая же разница в воспитании по сравнению с американскими детьми! Подростком Бецалел читал мировую классику — Достоевского, Андре Жида, Томаса Манна, Анатоля Франса. И все на иврите. К нему домой приходили такие гости, как Эйнштейн, Элеазар Бен Иегуда, патриарх сионизма, сделавший иврит живым языком, художники Марк Шагал, Диего Ривера и другие. Именно в Израиле и в их окружении Шатц научился рисовать, и теперь его работы можно увидеть где угодно. Несмотря на всю свою любовь к родине, он ни в коем случае не был узколобым националистом.

Некоторое время он жил и работал в Париже, что еще больше нас сближало. Помимо французского языка, Лилик говорил на немецком, русском, польском, не говоря уже об английском и иврите. (Но не на идише!) Очень во многом Шатц был совершенно не похож на еврея и вообще на израильтянина. Он был настоящим космополитом, который повсюду чувствует себя превосходно.

Когда я впервые его повстречал, он жил в Беркли. Поскольку родители моей четвертой жены Ив тоже жили в Беркли, я частенько его навещал, особенно во время работы над книгой «В ночную жизнь…». Но через несколько лет он переехал в Биг-Сур со своей женой Луизой, сестрой Ив. (Так что мы с ним породнились, как и положено хорошим друзьям.) В Биг-Суре Лилик стал моим помощником, поскольку в дополнение к своему культурному и творческому багажу он еще и не боялся рутины. Если вам не хочется возиться с лишней работой, позовите Лилика! Он был всегда в пределах досягаемости, вечно готовый помочь, полный оригинальных идей, как сделать то или это. Перечислять его достоинства можно до бесконечности. Единственное, что так или иначе ограничивало его независимость, так это проблемы с чиновниками британского правительства. (Израиль тогда еще не был суверенным государством.) Однако трудности лишь обостряли его мышление, он никогда не позволял обстоятельствам брать над собой верх. В худшем случае он мог пробормотать пару увесистых выражений на иврите или арабском. Арабский, насколько я понимаю, хорошо подходит для сквернословия. (Слушая, как он говорит с мамой по телефону на иврите, я выучил одно слово — «има», то есть «мама».) Мне показалось, что это хорошо звучит, уж получше, чем наше слово «мать». У него были прекрасные отношения с матерью, хотя, по-моему, она была не подарок. Но даже если Лилик и отдавал себе отчет во всех ее недостатках, он никогда не подавал виду. В этот период в Биг-Суре я завел себе несколько друзей-евреев. Они все были знакомы между собой, хотя я бы не сказал, что испытывали друг к другу особую любовь. Каждый из них слишком хорошо осознавал собственную уникальность. Я же старался дружить со всеми, и меня частенько принимали за еврея. Всю свою жизнь, приходится отмечать это снова и снова, я был окружен друзьями-евреями, перед которыми я в неоплатном долгу. Например, только еврейский врач способен отказаться принять от пациента, гоя вроде меня, плату и даже, наоборот, предложить тому денег взаймы. (Да, таких врачей неевреев я не встречал.)

Живя в Биг-Суре, я впервые заработал достаточно денег, чтобы открыть банковский счет (двадцать пять или тридцать лет назад.) Я уже упоминал об Ив. После свадьбы в Кармеле мы решили провести медовый месяц в Европе. (Я не был во Франции с 1939 года.) К нашему удивлению, Лилик написал нам из Иерусалима, что они с женой хотят к нам присоединиться. Все эти годы, предшествующие Моему успеху в Америке, я переписывался с Пьером Лесденом, фламандским

поэтом. Теперь, будучи в Париже, я намеревался увидеться с ним. (Раньше мы никогда не встречались.) Лилик изъявил желание составить мне компанию, потому что я много рассказывал ему о своем друге Пьере Лесдене, но для начала нужно было преодолеть препятствие в лице британского правительства. Шатцу следовало получить разрешение британского консула в Париже, а дело это было нелегкое. Не знаю, сколько раз Лилик наведывался к этому типу, чтобы получить требуемое разрешение. Почему ему нельзя поехать, почему консул не дает разрешение — для всех нас это оставалось неразрешимой загадкой. Уже почти отчаявшись, Лилик решился нанести последний визит. На этот раз он взял с собой портфолио со своими работами, чтобы показать этому ублюдку. Как только консул увидел работы, его взгляд на ситуацию вдруг радикально изменился. Значит, Лилик — художник, а его родители были знакомы с Эйнштейном…

— Марк Шагал к нам иногда захаживал, — невзначай обронил мой приятель.

— Что? — вскричал консул. — Вы сказали, Марк Шагал?

— Ну конечно, — ответил Лилик, — он был другом семьи.

— Почему же вы не сказали об этом раньше? — возопил консул, всплескивая руками.

— Не думал, что это имеет значение.

— Марк Шагал, между прочим, мой любимый художник, — веско сообщил чиновник. — Черт, вы могли получить визу вечность назад, если бы сказали раньше. Так, дайте-ка я все устрою…

Вот так Лилик с женой получили разрешение ехать с нами в Брюссель.

— То есть у него не было никаких причин отказывать тебе так долго! — воскликнул я. — Вот ведь вшивый ублюдок! Типичный британец! Как ты удержался, чтобы не двинуть ему по челюсти?

Но Лилик был уже готов забыть об этом инциденте.

— Я тебе не все сказал, — вдруг продолжил он. — Когда бумага уже были у меня в кармане, я сказал, что еду с Генри Миллером и его женой. «Генри Миллер, — пробормотал он. — Никогда особо не любил его грязные книжонки». Он задумался на мгновение: «Но вероятно, этот малый — гений». Тогда я доставил себе удовольствие и сказал, что ты не просто мой хороший друг, но и родственник. «Только не говорите, что Миллер женился на еврейке!» — заорал он. «Нет, — ответил я, — мы оба женились на сестрах — двух ирландках из…» Но он даже не дослушал. Это все было уже слишком для него. Он просто махнул мне, чтоб я убирался.

В Брюсселе мы все вчетвером завалились домой к Пьеру. Мы собирались остановиться в отеле, но он не захотел даже слышать об этом. Он уступил нам свою кровать, а сам вместе с женой спал на полу, невзирая на наши протесты. Лесден принадлежал к тем редким людям, которые, будучи бедны как церковные мыши, умудряются производить впечатление состоятельных людей. Он настоял, чтобы мы столовались у них. К счастью, наши жены умели вкусно готовить и помогали его супруге. Надо сказать, что питались мы в результате отменно. Очень скоро мы пристрастились к чесноку и дружно уплетали целые головки и за обедом, и за ужином. Лесден утверждал, что это очень полезно для здоровья. В результате мы добивались просто фантастического зловония изо рта. Прибавьте к этому еще привычку Лилика музыкально пердеть во время поглощения вкусной пищи — на самом деле он и в правду умел мелодично испускать газы… Он рассказывал, что научился этому у одного актера, который развлекал публику обилием разнообразных звуков по команде. И это включало в себя музыкальное пуканье!

Обеды и ужины у Лесдена — незабываемое время. Разумеется, мы дико ржали во время ужинов. Для Лесденов наше пребывание стало настоящим отпуском. Он не ходил на работу целых десять дней, и это, должно быть, приносило ему огромное облегчение, потому что место его работы находилось на другом конце Бельгии. Ему приходилось выезжать из дома в пять утра, а возвращался он только в десять вечера, и к тому же работу свою он ненавидел. Ему, собственно, незачем было так надрываться, потому что его брат занимал пост какого-то там министра. Но гордость не позволяла Пьеру принимать его помощь. Он был поэтом и предпочитал жить как поэт, то есть в нищете, не выказывая при этом ни злости, ни горечи, — ну не святой ли?

Его брат Морис, который помимо всего прочего являлся издателем крупного журнала и пользовался некоторой известностью в литературных кругах Бельгии, настоял на том, чтобы показать иностранным гостям страну. У него была дорогая машина с шофером, который прокатил нас по Бельгии за рекордно короткое время. Каждый день и вечер он выбирал известный ресторан, где мы пировали, как короли. Никогда не забуду я Брюгге. Прогуливаясь по берегам каналов, я чувствовал себя словно в Амстердаме — этот красивый город достоин пера поэта. Там я написал кое-что для голландского журнала. Думаю, что фламандский я бы выучил легко, он похож на немецкий — по крайней мере надписи на дорожных знаках я понимал без труда. Нет, никогда не забуду этот город…

Помимо всяческих экскурсий и пикников мы предприняли вместе с Лесденами поездку в монастырь, где некогда поживал достопочтенный Рёйсбрук. Он находился на окраине букового леса, в двух часах ходьбы от дома Лесденов, на окраине Брюсселя. Сам же Брюссель показался мне совершенно неинтересным городом, двойником Женевы. В знаменитом Гентском соборе мы полюбовались на знаменитый алтарь работы Ван Эйка, в частности, на «Поклонение тельцу» — я был даже не впечатлен, а просто шокирован.

Во время моего пребывания в Бельгии я помнил, что нахожусь на Низкой Земле, часть которой теперь так и называется — Нидерланды. Несмотря на то что официальный язык в Бельгии — французский, здесь живут фламандцы, гордые своей национальной принадлежностью.