Книга о друзьях
Шрифт:
Мне нравилось танцевать с ней, но еще больше нравилось с ней разговаривать. Камилла очень много читала, не только по-английски, но и по-испански, и по-французски. Я думаю, в глубине души она чувствовала, что могла бы стать писательницей.
Среди ребят, которых я когда-то принимал на работу и с которыми находился в довольно близких отношениях, был паренек по имени Блэкки — лет пятнадцати или шестнадцати, умный не по годам. Я не говорил ему, однако он и сам догадался, что я увлечен своей ассистенткой. Однажды он отвел меня в сторону со словами, что у него есть для меня интересные новости. Я уже забыл, как у него это получилось, но он каким-то образом познакомился с подружкой
Я давно заметил, что Камилла не питает теплых чувств к моему приятелю, и поэтому не стал с ней об этом заговаривать. Она же в свою очередь давно заметила, что я довольно щедр. Если у меня не было денег, чтобы одолжить их кому-нибудь из курьеров, я занимал у служащих офиса. Камилле казалось, что я слишком добр к этим нищим мальчишкам, однако я неизменно отвечал на ее замечания, что нельзя быть слишком щедрым к тем, кто находится в нужде. Она же придерживалась другого мнения, что удивляло меня, ведь в ее жилах текла негритянская кровь, и ей самой пришлось через многое пройти. Я пытался объяснить ей, что белым иногда приходится даже тяжелее, чем черным, однако она в это не верила. Я сказал ей, что сам был нищим, попрошайкой, бродягой, но она ответила, что я — другое дело, я сам выбрал этот путь, потому что хотел стать писателем.
Все же Камилла была очень доброй и всегда пыталась помочь мне довольно странным образом. Иногда я говорил ей:
— Это в тебе очень по-белому! Она отвечала:
— Наоборот, очень по-черному!
И добавляла, что считает излишнюю готовность протянуть руку помощи слабостью своей расы. Я же никогда не замечал, чтобы черные так уж стремились помогать друг другу, поэтому говорил, что черные помогают черным не больше, чем евреи — евреям, а белые — белым.
Мои замечания заставали ее врасплох. И чтобы добить ее, я как-то рискнул сказать, что если бы нужда меня к этому сподвигла, я бы не только стал воровать, но и пошел бы даже на убийство. Этого ее христианское сознание не вынесло — она была католичкой.
Я привожу здесь отрывки наших разговоров о черных и белых, поскольку мы прямо никогда не говорили о происхождении Камиллы. И все же как-то раз один из тех крысят, что найдутся в любой компании — ублюдок, иначе не назовешь, — обнаружил, что моя помощница наполовину негритянка, и моментально проинформировал об этом мое начальство. Мой начальник лично принимал меня на работу и всегда относился ко мне почтительно.
Он сообщил по телефону, что узнал о Камилле, лицемерно добавив:
— Все мы знаем, что у компании есть правило не нанимать черных. Ей придется уйти.
Он не сказал, когда и как. Я тут же рассказал Камилле, что случилось. Она среагировала моментально:
— Не волнуйтесь, мистер Миллер. Пойду повидаю Ньюкомба Карлтона. — Это был тогдашний президент компании, который, как я подозреваю, и нанял ее на работу. — Он не осмелится выгнать меня.
Дальше я узнал, что Камилле предложили работу в отделении «Вестерн Юнион» в Гаване — должность получше, больше денег.
Насколько я помню, она отказалась от этого предложения и ушла. Я так и не узнал, что стало с ней дальше, потому что через несколько недель я и сам покинул эту компанию.
Вскоре после возвращения из Греции я остановился погостить у Гилберта и Маргарет Нейман в Беверли-глен. Они жили в небольшом домике неподалеку от шоссе. Именно там я начал рисовать акварели за какую угодно плату — доллар, два, старое пальто, пара ботинок. Я находился в жутком положении из-за того, что мои книги, написанные во Франции, запретили, но мне даже в голову не приходило устроиться на работу — я просто продолжал писать и рисовал по ночам маленькие акварели. Я провел там всего лишь несколько месяцев, как вдруг мне нанес неожиданный визит некий француз. Он пришел, чтобы пригласить меня на прием, который устраивала одна гречанка в фешенебельном отеле в нескольких милях от моего дома. Он сказал, что за мной пришлют лимузин с шофером. Гречанка очень хотела, чтобы я пришел, поскольку читала мою книгу на греческом и была глубоко ею тронута. Француз добавил, что приглашающая меня дама красива и очень щедра, но ему все равно пришлось постараться, чтобы убедить меня принять приглашение. Проблема состояла в том, что мне нечего было надеть. У меня имелся один костюм на все случаи жизни, и он уже изрядно поистрепался, а ботинки нуждались в срочном ремонте. Но поскольку никаких знакомых, у которых можно было бы одолжить костюм, я не припомнил, то решил отправиться как есть.
Отель действительно принадлежал к числу шикарных; стол был накрыт на террасе; здесь же находился танцпол и расположились музыканты; большинство гостей уже прибыли.
Как только я приехал, Мельпо вышла меня встречать. Она широко улыбнулась и поблагодарила меня за все, что я сделал для ее страны. (Речь шла о моей книге путевых заметок «Маруссийский колосс».) Я был настолько польщен, что голова моя закружилась задолго до первого глотка шампанского. К моему остолбенению, гречанка настояла, чтобы за ужином я сидел рядом с ней как почетный гость.
Как и обещал француз, она оказалась не только красавицей, но еще и женщиной необычайной грации. В чем-то она напоминала мне Анаис Нин, от которой я к тому времени уже полностью отстранился. Как и Анаис, она казалась слабой, хотя была и очень сильной, и здоровой. Она держалась со мной крайне любезно, и ей быстро удалось разговорить меня, хотя я поначалу опасался, что буду смущаться и чувствовать себя зажатым. Иногда создавалось впечатление, что хозяйка банкета словно хочет извиниться за свое богатство и его демонстрацию. Я чувствовал, что в глубине души она человек очень простой, откровенный, не зацикленный на своем состоянии. Француз сказал мне, что она замужем за преуспевающим греческим судовладельцем, конкурентом Онасиса. Сначала меня это несколько напугало, но теперь в ее присутствии я чувствовал себя как дома.
Я вскоре обнаружил в ней очень умного и начитанного собеседника, владевшего к тому же четырьмя или пятью языками.
Не знаю, как она об этом узнала, но она прекрасно отдавала себе отчет, что я нахожусь в очень стесненных обстоятельствах, однако это ее еще больше привлекло ко мне.
Когда заиграла музыка, она повернулась и спросила, не хочу ли я потанцевать, и уже отодвинула стул. Из вежливости я согласился, но поспешил признаться, что танцор из меня неважный. Она сказала, что это не имеет значения. К собственному удивлению, на танцполе я смотрелся не так уж плохо.
К счастью, музыку играли довольно старомодную, а я, оказывается, не забыл, как танцуют вальс и тустеп. Танцуя, мы разговаривали, и новая знакомая поверяла мне удивительные факты своей биографии — видимо, чтобы расслабить меня.
Все шло чудесно. Еще до конца вечера Мельпо спросила, можно ли ей проводить меня до дома. У нее, видите ли, бессонница, из-за чего приходится полночи проводить на ногах. В результате она поехала со мной в мою помойку.
Прощаясь, чудесная леди спросила, не буду ли я возражать, если она заедет за мной как-нибудь вечерком, возьмет на прогулку, и мы поболтаем.