Книга откровений
Шрифт:
Дождь все еще шел, покрывая стекло люка серебряными брызгами.
Гертруд, Астрид, Мод…
Имена оказались очень подходящими, подразумевающими иерархию, секретный заговор, в котором каждой женщине отводилась определенная роль. В то же время каждое из имен заканчивалось на букву «д» - как будто их скрепляла общая основа. Это звено, объединяющее имена, к тому же являлось намеком на какое-то сложное переплетение отношений между самими женщинами, суть которых ему пока не удавалось разгадать. Лежа в этом их тайнике, он вдруг подумал: неприкрытая враждебность к нему Астрид, почти мазохистская угнетенность Мод… А Гертруд?… Можно предположить, что все три женщины в чем-то ущербны. Каждая по-своему.
Сейчас его сердце громко колотилось. Он повернул лицо к кольцу, держащему его правую кисть, и подмигнул сам себе правым глазом, который отразился в узкой полоске стали.
Еще долго он не мог уснуть.
Они пришли рано утром, когда в комнате было темно из-за низких туч, а окошко люка у него над головой дрожало от раскатов грома. Они вошли и встали прямо перед ним, все трое, в своих обычных плащах с капюшонами. Он ухмыльнулся помимо воли - они и не подозревали о том, что он дал им имена. Он открыл для себя новый вид силы - несомненно скромный, не идущий в сравнение с их властью, но тем не менее представляющий для него определенную ценность. Из-за того, что они ничего об этом не знали, женщины казались не такими уж и опасными.
– Ты хорошо себя сегодня чувствуешь?
– спросила Астрид. Он продолжал улыбаться, не отвечая.
Вперед вышла Гертруд, сказала, что у них есть к нему предложение. Если он согласится, то его наградят. Он взглянул на нее, представляя ее вздернутый нос, чувствительную кожу. Что еще за награду они придумали? Свобода? Это вряд ли. Но он все равно не в том положении, в котором можно торговаться.
– Что за предложение?
– спросил он.
Она объяснила, что завтра ночью предстоит банкет, и они решили, что он должен принять в нем участие. Более того, все действие будет происходить вокруг него - в буквальном смысле. Вместо того чтобы расставить блюда на столе, они разложат все угощения на его обнаженном теле. Гости рассядутся вокруг него на подушках. Чудесная идея, не правда ли? Просто дар вдохновения.
Прежде чем он смог как-то отреагировать на ее слова, Гертруд сообщила, что во все время обеда его лицо будет скрыто под колпаком. Ясно, что он не должен видеть гостей - это одна причина, а еще - его инкогнито будет сохранено. Гости просто увидят перед собой красивого мужчину - прекрасного незнакомца.
Мод что-то пробормотала, но Гертруд проигнорировала ее. Его ноги останутся прикованными, продолжала она, но руки будут свободны. Однако он не должен ни приподниматься, ни говорить, по крайней мере без особой необходимости. Конечно же, он должен молчать, иначе все испортит.
– Если ты вдруг заговоришь, то будут иметь место последствия.
Ему не захотелось уточнять, какие последствия могут возникнуть.
– А награда?
– спросил он.
– Об этом поговорим после… - Гертруд помедлила.
– Мы можем положиться на тебя?
Он медленно кивнул.
– Правда?
– переспросила она.
– Мы ожидаем в гости очень важных для нас людей.
– А что, у меня есть выбор?
– хмыкнул он.
В ту ночь ему приснилось, что Мило, танцор их труппы, умер. Во сне он ехал на автобусе по какой-то незнакомой местности. Наверное, он был на гастролях. Позади него сидели Вивьен и Кармела и обсуждали, как это печально, что Мило умер. Он повернулся к ним и сказал, что ничего не слышал о его смерти, неужели это правда?
– О да, - сказала Вивьен, ее ресницы были мокрыми от слез. У него просто остановилось сердце.
– Но я видел его только в эту пятницу…
– Это случилось так неожиданно, - сказала Вивьен. Она обняла Кармел, которая начала рыдать.
Он откинулся на спинку сиденья и стал смотреть в окно. Автобус сбавил скорость. Сейчас они ехали в горах, вокруг были роскошные зеленые холмы, затянутые туманной дымкой… Перед его глазами всплыл Мило - с болезненно бледным лицом, с подтянутой, мускулистой фигурой. Он вспомнил, как Мило изображал боли в желудке во время утренних репетиций - в труппе его прозвали Милодрама, - и все равно, несмотря на свою немочь (мнимую или реальную), несмотря на маленький рост, Мило мог делать прыжки выше, чем кто-либо другой, он мог заставить пространство расколоться… Ему вспомнилось, как однажды в ресторане Буэнос-Айреса Мило выпил три бокала шампанского, а потом блестяще станцевал с Фернандой танго-экспромт. Когда танец закончился, все посетители ресторана встали и устроили им бурю оваций. Малыш Мило мертв…
Проснувшись, он лежал тихо, объятый мучительной тревогой, хотя и понимал, что это всего лишь сон. Тем не менее его не оставляло ощущение, что сон этот вещий, предсказывавший жуткую реальность в будущем и одновременно странным образом уже казавшийся реальностью или даже воспоминанием. От этого ощущения он еще острее осознал, что у него отняли. Большинство людей не имеют представления о внутреннем мире танцовщика - насколько он хрупок, интимен и целен; это мир внутри мира, там есть все, что нужно - работа, дружба, страсть, смех, любовь. Это был мир, в котором он жил с четырнадцати лет, а теперь его вырвали из него и этот мир продолжает существовать без его участия. Ему ничего не известно о том, что там происходит, он погружен в одиночество, жуткое одиночество. Сон выявил это ощущение яснее, чем любые слова и действия трех женщин. Он пытался снова и снова прокрутить свое сновидение в голове, стараясь вспомнить все детали того путешествия, все слова из разговора, пока дверная ручка не повернулась и в комнату не вошла женщина, которую он назвал Мод.
Она опустилась на колени рядом с ним.
– Тебе плохо?
– Я видел плохой сон, - ответил он
– Ты можешь мне рассказать, если хочешь… Он отрицательно покачал головой: -Нет.
– Ну, - сказала она, - мне очень жаль, что ты видел плохой сон.
Может, из-за ее несовершенного английского или из-за того, что она пыталась проявить сочувствие к нему, в этот момент он четко представил себе, как она выглядит. У нее круглое, с кулачок, лицо - о таком говорят: одни щеки. Лоб и подбородок совсем незаметны. Когда ей что-то кажется забавным, она щурится, как кошка, и поджимает губы. Наверное, она долго не состарится, может, не состарится совсем.
Он позволил ей почистить себе зубы, умыть себя, отвести в туалет. Вид клейма «Сфинкс» вызвал у него привычную усмешку. Когда они вернулись в комнату, она принесла ему завтрак. Ему начали давать на завтрак еду, к которой он привык: например, кукурузные хлопья и фрукты, а потом две или три чашки травяного чая.
Почти сразу же после еды началась подготовка к банкету. Пока шли приготовления, он лежал с завязанными глазами, прислушиваясь к разговору женщин, который они вели на голландском языке. То и дело они окликали его, как будто хотели разделить с ним свое приподнятое настроение, но он никак не мог выйти из тоскливого забытья, в которое впал после сегодняшнего сна.
Когда через час с его глаз сняли повязку, он обнаружил, что находится внутри какой-то конструкции, напоминающий тент, которая была сооружена из роскошных пурпурных, фиолетовых и золотистых тканей и уставлена тропическими растениями. Пол был застелен шелком ручной работы с разбросанными на нем кожаными подушками, отделанными бархатом, стеклярусом и замшей. Как будто он перенесся во владения берберов высоко в Атласских горах.
– Ну?
– спросила Гертруд.
– Как тебе все это?
Он не ожидал увидеть такой тщательно продуманной роскоши и сказал ей об этом, что явно ей понравилось.