Книга последних слов
Шрифт:
– Не очень, – говорю, – обходитесь, если даже обкомовские бабы и генеральши туфельки мне свои несут, советской твоей власти не доверяют.
– Молчать! Ты у меня ответишь за клевету на жен ответработников!
Тут мне подразнить его попуще захотелось. Чего мне было терять?
– И твоя, – говорю, – баба заказчицей моей является, и ты лично со своим левым и правым сапогом есть мой заказчик со всеми потрохами. Сымай, – говорю, – при свидетелях сапоги, и запротоколируем давай рубчики с набойками. Моя это работа, и ты, выходит, соучастник по моему делу.
Тут
– Дуся, ты сапоги мои Огапову отдавала в ремонт?… А зачем?… Убью, когда приду с работы! Свари обед и приготовься к безвременной кончине, стерва!…
Не знаю, побил он свою Дусю или попугал, но меня отпустил с последним предупреждением… А я плевал на его предупреждения. Я без сапожничества своей жизни не мыслил и не мыслю, за что и пользуюсь любовью и уважением жителей города побольше какого-нибудь депутата Верховного Совета, которому начхать на бытовое обслуживание населения.
Вон – зал полон моих заказчиков. И когда вы тут, гражданин судья, обвинительное заключение читали, где сказано, что Огапов не имел ничего, кроме молотка, ножей и гвоздей да листа фанеры для защиты от ветра, слезы стояли в глазах у всех моих заказчиков. Это и есть награда сапожнику-художнику своего дела, а ваш приговор для меня ничего не значит. Кроме того, жулик один в камере сказал, что хороший сапожник в лагере – первый человек и почти генерал-лейтенант. Так что ни в коем случае не оставляйте меня на свободе. А если оставите, то я завтра же сяду на углу Октябрьской и проспекта Ленина и буду, взяв лист фанеры для защиты от ветра, делать для людей то, что делали отец, дед и прадед. А потом запью, конечно, потому что хороший сапожник без запоя, что Зыкина без песни. Вот так!
СЕМЕЙНОЕ ДЕЛО
Материалами дела установлено, что Москвичев систематически распивал спиртные напитки со своими несовершеннолетними детьми…
Последнее слово подсудимого Москвичева
Граждане судьи и товарищи по работе, а также соседи по дому, сидящие тут в зале. Ну что мне вам всем сказать в свое оправдание, если я кругом виноват и сам себе желаю изоляции от вашего общества и от своих двух родных сыновей. Убить меня мало, верней, расстрелять.
Ведь, когда просох я в камере тюремной впервые, можно сказать, за много лет беспробудного пьянства, то руки на себя хотел наложить. Ничего только найти не удалось – ни острой вилки, ни куска веревки. Как же ты, думаю, жить можешь, Иван Иваныч, на белом свете, если ты за два года превратил Генку и Сашку в малолетних алкоголиков? Одному ведь сейчас семнадцать, а другому четырнадцать – и оба находятся на излечении от алкоголизма.
Тут прокурор меня вызывает и говорит:
– Времени у тебя теперь достаточно, сиди и думай, как ты дошел до жизни такой. За правильный и правдивый анализ обещаю тебе скидку срока и слабый режим в лагере.
Велел
Вот я и проанализировал свое преступление. А в самом конце вдруг показалось мне, что не один я виноват, хотя ни на кого спихивать свою личную вину не хочу, и повторяю свое желание быть стертым с лица земли нашим правосудием… Я во всем сознался. Со мною дело ясное.
Но я прикидываю своим разложившимся умом, что оттого, что вы меня посадили, алкоголизма в нашем городе меньше не станет. Не станет. Тут нужно принимать крутые меры всенародного масштаба, потому что страна наша спилась в сосиску, извините за выражение.
Я лично начал пить в армии с 18 лет. Служил на севере. Ни девушек там не видели мы, ни нормального общества. Танцевали друг с другом да песни орали под ротный аккордеон. Ну, и пили, разумеется, что попало. Все больше одеколон и самогонку, а водку нам давали по праздникам и на выборы в Верховный Совет, чтобы сплоченно голосовали.
Отслужил. Завербовали на стройку коммунизма в Сибирь. Вкалывал как следует. Орден «Знак Почета» имею. Но после работы что я, думаете, делал вместе с дружками и с подружками? Поддавали и балакали. Танцы были, конечно. Там девушек хватало. Меня бригадиром монтажников сделали. А парторг стройки, бывало, говорит нам, бригадирам:
– То, что рабочий класс пьет, – это неплохо, но надо пить в меру, не опохмеляться и поменьше болтать о наших недостатках и культе личности. В Венгрии вот доболтались, что пришлось придавить кое-кого танками. Поэтому не пресекайте желания рабочего выпить после работы. Страна наша всю свою историю пила, пьет и пить будет. Мы, несмотря на пьянство, великой державой стали. Америке прикурить даем с присыпочкой, спутники запустили, потому что пить умеем и работать можем даже под хмельком.
Как было не втянуться постепенно в каждодневную выпивку? Нельзя было. Если кто не пил с нами, то мы его за рабочего человека не считали и сплавляли в другую бригаду, а уж там его быстро спаивали.
Так вот и мотался я со стройки на стройку. Женился. Сына родили. Нам ведь тогда не читали лекций по телевизору, что при беременности пить не следует будущей матери. А Шура тоже, как рабочий человек – сварщица, поддавать любила. Восемь часов арматуру варить на высотке да на морозе не так-то просто. В барак приходит, бывало, еле дышит, а хватанет полстакана «Московской» и полегче станет. В общем родился у нас Генка с наследственностью и много болел. Пришлось стройку бросить и осесть в этом вот городе…
Так и шла жизнь. Как получка, так праздник. Лет десять назад продукты еще были кое-какие. С закусочкой весело было и нормально. А какая еще радость могла быть у рабочего человека? На курорт поехать? Я бы желал, да не хватало отпускных после раздачи долгов, и откладывать приходилось то на телевизор, то на гардероб, то на женино пальто новое и так далее. Вот и выходило, что самое, так сказать, доступное – это поддать с дружками и на хоккей сходить. А на хоккее, само собой, добавляли под азарт пивка с водкой, и настроение улучшалось необычайно.