Книга пути
Шрифт:
— Что это такое? — спросил я у шофера.
— Это лавка, где продают зелень, — ответил он. — Придет хозяин, и они выберут себе овощи, какие получше, съедят их и пойдут в город на весь день. А он начнет торговлю. Таков порядок...
— Какое же молоко у этих коров? — спросил я словоохотливого шофера. Он засмеялся.
— Какое молоко может быть у коров, которые целый день шляются по магазинам?..
И мой Юпитер стоял в очереди!..»
Бомпер перевернул страницу и записал другое:
«Никогда не думал, что в Ганге водятся дельфины. Они называются сусук, или гангский дельфин. Сверху он серовато-черного, снизу — грязно-белого
Когда он кончил свои записи и убрал книжку в карман, перехватив ее толстой резинкой, в дверь осторожно постучали. Вошел неизвестный человек, в очках, среднего роста, в темно-сером европейском костюме, с задумчивыми глазами, добрым лицом, с хорошей, простой улыбкой.
Этот индиец с вежливыми, мягкими жестами приветствовал Бомпера как старого знакомого.
— Вас прислал Шведенер?—спросил Бомпер, так как он никого не ждал.
— К сожалению, — сказал с подчеркнутой вежливостью вошедший, — я не знаю никакого мистера Шведенера.
— Но вы пришли с каким-нибудь предложением?
Гость с достоинством улыбнулся.
— У меня нет никакого предложения, мистер Бомпер. Я не ошибся, вы мистер Бомпер?
— Да, это я, но я не имею чести вас знать...
— Меня зовут Рамачария. Я знаю вашу книгу «Игра теней». Вы написали ее?
— Я! — Бомпер пригласил гостя сесть. Теперь он вспомнил этого индийского писателя, про которого что-то смутно слышал, но книг его, конечно, никаких не читал. И даже не мог бы сказать, о чем он пишет вообще и давно ли он писатель.
Бомпер закурил и предложил сигареты гостю, но тот, поблагодарив, отказался. Рамачария рассматривал его с дружеским вниманием. Потом он заговорил спокойно, медленно, с уважением:
— Простите, что я пришел к вам без приглашения для того, чтобы приветствовать ваш приезд в Индию. Я прочел вашу книгу. Теперь мне понятно, в каких поисках обновления духовного мира вы приехали в Индию. Я слышал, что в Европе сейчас увлекаются индийской философией, даже изучают систему дыхания йогов. Но, говоря серьезно, вас ждет в Индии прекрасный жизненный материал. Мы, индийские писатели, много пишем о своей стране, но голос европейского писателя — совсем другое. У него другой авторитет, его свидетельство о жизни нашей страны приобретает мировое значение. Мы вам покажем Индию такой, какая она есть. Мы ничего не будем прятать от вас. Вы узнаете радости и печали нашего великого народа...
Бомпер хотел возразить, но гость твердо сделал просительный жест — не прерывать его — и снова заговорил:
— Еще великий наш учитель Ганди сказал в свое время: «Я хочу такого искусства и такой литературы, которые могут говорить с миллионами». Наш народ страстно жаждет просвещения, света науки, в народной массе таятся сотни, тысячи настоящих талантов, которые еще покажут себя всему миру. Но как трудно живется сейчас народу! Я знаю, что всюду трудно, что три пятых человечества голодают. Ученые считают белковый голод самым опасным видом голода. Минимальная дневная потребность в белках человека — это семьдесят граммов животного и растительного белка. В Индии среднее потребление белков — всего шесть граммов в день, в то время как, например, в Японии — двадцать три грамма. В стране страшная нищета. Три миллиона туберкулезных. От постоянного недоедания даже животные становятся меньше ростом. Посмотрите, какие в Бихаре ослы — вы их примете за большую собаку. Голод — последствие жуткой засухи — уносит неисчислимые жертвы. Такой засухи не знали пятьдесят лет... У крестьян нет земли...
— Зачем вы мне все это говорите? — воскликнул, прервав его речь, Бомпер. — Какое отношение это имеет к литературе?
— Прямое, мистер Бомпер, самое прямое. Демократия только тогда имеет власть в жизни, когда ее можно назвать экономической демократией. Надо именно рассказывать о помещиках, о ростовщиках, о спекулянтах, которые перекупают и прячут хлеб. О реакции, она против реформ, которые должны дать крестьянину землю. Сколько их, пустых земель, по всей стране! Надо дать землю и воду крестьянам...
Бомпер больше не мог выдержать. Он рассердился. Он ходил по комнате, потом снова сел.
— Зачем вы все это мне говорите? — повторил он. — Я не врач, чтобы исцелять больных, я не социолог, чтобы изучать недостатки вашего социального строя...
Индиец возразил невозмутимо:
— Но вы в вашем новом романе, в новой книге скажете всем об этом. И я вам помогу собрать великолепный материал, чтобы только правда в нем говорила полным голосом. Вы должны разбудить людей для больших исторических дел, для работ, которые поднимут миллионы на высоту современной жизни. Вы написали условную книгу-сказку, теперь вы создадите реалистический роман о том, как человек рвет путы, сковывающие его жизнь, его будущее...
Бомпер засмеялся почти добродушно. Ему показалось, что один из тех утренних велосипедистов вошел к нему, чтобы сказать, что он не хочет ехать к далекому горизонту и просит разрешения сломать свой велосипед.
— Почему вы смеетесь? — спросил, удивившись его смеху, Рамачария. — Вам, может быть, смешно, что я, индийский писатель, прошу вас написать роман, который мы должны были бы написать сами. Мы пишем, хотя я сознаюсь вам совершенно искренне, что еще не так хорошо знаем жизнь наших рабочих, но мы, я скажу не без гордости, мы имеем произведения мирового значения. Но раз вы здесь и будете писать об Индии, вы не можете плохо написать о людях нашей страны...
Бомпер нахмурился. Как заблуждается этот, по-видимому, добрый человек, называющий себя писателем!
— Послушайте, — сказал он, стараясь говорить медленно, чтобы в его словах не было обидного волнения и нажима, — вы слышали, что такое антигуманизм?
— Это что-то направленное против человека? — спросил Рамачария.
— Совершенно верно. Я хочу вам пояснить. Человек больше не центр мировой жизни. Вы сами говорите — он в массе голоден, нищ, грязен, болен. Так повсюду. Герой — это деталь прихоти воображения. Литература не имеет никакого соприкосновения с действительностью, с политикой. Все прошлые века перемолоты, и пыль развеяна. Мы сейчас в том периоде, когда человечество сменяет все, вплоть до отношения к космосу, к богу, к ощущению окружающего мира, к женщине, к морали, ко всем отмирающим чувствам. Чем больше будет хаоса, тем скорее явится новый мир.