Книга реки. В одиночку под парусом
Шрифт:
На другом берегу канала — с неуверенно подъятой рукой, словно бедный родственник, — другой вождь, парный, но заваливать и его приказа пока не поступало. Белоснежные теплоходы огибали стрелку и давали длинные гудки в честь каменных вождей. Отец и два сына дождались наступления ночи, опутали веревками фигуру Сталина, после чего взревели шесть тракторов (в этом месте рассказа вы безуспешно пытаетесь рассадить троих мужчин в шесть кабин...), и каменный колосс рухнул с постамента, распавшись при падении на множество больших и малых фрагментов. Каменные останки были стянуты в ближайший лесок и, говорят, по сей день покоятся там, медленно погружаясь в травяную подстилку, зарастая лебедой и повиликой.
Происходило все это, как и было предписано в секретном циркуляре, под покровом ночной тьмы. Чего боялись? Не сопротивления — боялись праздного любопытства, здорового зубоскальства, способных принизить сакральность действа. Власть, когда это касается ее самое, робка и стыдлива.
Если пройти в сторону маяка и паромной переправы, можно увидеть у воды кое-какие детали цементного декора, украшавшие берега канала, — тучные снопы с серпами и т.п. элементы. Время и вода не пощадили их. Все сильно обветшало. Некоторые из фрагментов смыты со своих мест и обрушились в воду, — интересно, что цементные снопы с изнанки оказываются пустыми, словно скорлупа ореха, и это воспринимаешь как маленькое открытие. На берегу ржавеет брошенный ковш землечерпалки. Растопырив хищную щепоть, пытается схватить пустой ветер. Ржавый тюльпан, распахнувший свои шесть громадных лепестков. Канал рассчитан на сто лет, он питает своей водой большую часть Москвы. Берега канала осыпаются, заиливаются, зарастают травой и ярко-зеленым мхом.
Открывающийся перед вами ампирный вид имеет свою точку метафизического голода — теперь мы знаем, какую. Она находится на стрелке, на том самом месте, в которое уперлась когда-то козья ножка лауреатского циркуля. На этом пустом бывшем постаменте можно загорать, разводить сигнальные костры, разбивать палатки (не рекомендую). По своему периметру он метров десять — большая такая квадратная клумба с цементными бортами. Кроме травы, на ней почему-то ничего не растет. Хочется думать, что не приживается.
Подойдя на веслах к самому углу дамбы, стал выгружать из лодки на косой каменный насыпной берег все свое хозяйство. Все-все, до последнего соснового полешка в носу лодки, завернутого в полиэтилен и предназначенного для растопки в непогоду, до последней фляги с питьевой водой. С этой стороны дамбы откос был невысоким — каких-нибудь метров десять-пятнадцать.
Постепенно, шаг за шагом, сделав бессчетное количество ходок, поднял вещи на дорогу. Сняв с лодки и парус, и мачту с поплавками, поднял и ее — с пятки на носок, уголком, поочередно занося вперед то нос, то корму. Через шоссе лодку помог мне перенести празднично разодетый парень, у которого не хватило решимости отказать мне в моей просьбе. Он приехал со свадебным кортежем к тому самому памятнику Ленину (друг женится!), у которого по сложившейся городской традиции даже сегодня фотографируются новобрачные. Неосторожно загляделся на мое хозяйство, разложенное вдоль обочины, — вот и получил. Ничего, перенес — не запачкался. Спустились вместе с ним и лодкой на плече к нижнему бьефу. Пожелал мне счастливого плавания и побежал догонять свадебную процессию. Прежде здесь не разрешалось даже рыбу ловить выше и ниже плотины — это была охранная зона. А шлюзование допускалось лишь в вечернее и ночное время, всякое фотографирование полностью исключалось.
Перебрался я через дамбу Иваньковской плотины за полтора часа. Наконец сел на воду, вышел на фарватер, поднял грот и на легком попутном бризе пошел вдоль забранного в бетон, безликого и, в общем, скучного берега Дубны. С наступлением сумерек пристал к плоскому правому берегу в виду живописной церквушки в поселке Ратмино.
Кимры
Чуден Кимрский плес при тихой погоде! На входе в бухту с одной стороны вас встречает грозный боевой корабль «Балтика», выкрашенный в серо-стальной цвет, с другой стороны — чуть менее грозный, потому что притоплен на один борт, другой корабль, тоже заслуженный и боевой.
Я правлю в сторону «Балтики». Прохожу под носом корабля и, загнав лодку в узкое пространство между профильным изгибом корпуса и причалом, выбираюсь из кокпита.
По трапу навстречу мне спускается человек лет тридцати надежного такого капитанского вида, в морском бушлате без знаков различия. Эдуард Фомичев — старпом этого минного тральщика, приписанного к Клубу юных моряков города Кимры. Тральщик подарен клубу моряками Балтфлота. Тот, что у другого берега бухты, притопленный на один бок, тоже минный тральщик и тоже подарен балтийцами. Его перегоняли в Алексин, поставили здесь на зимовку, а про охрану забыли. За короткий срок судном завладели мародеры — охотники за цветными металлами. Жучки-мужички работали над кораблем днем и ночью, по всей округе разносился визг и скрежет отдираемого металла. От тральщика к пункту скупки цветных металлов по льду реки Кимрки был проложен широкий санный путь. Свинтили-срезали все, что можно, даже лаг — и тот выдернули, а задвижку не закрыли, вот судно и получило течь, осев на один бок.
Рассказав мне все о тральщиках, Эдуард охотно согласился принять меня на постой.
— Вещи можете оставить в лодке, — сказал он. — Чужие здесь не ходят.
Кимрское солнце сияло, ветер гнал по кимрскому небу попутные облака, пока я бродил наугад по славному городу. Приятно порадовала уютная зеленая набережная, застроенная каменными и деревянными, купеческими и мещанскими домами-теремами.
Старые волжские города развернуты к реке всем лучшим в себе. Разросшиеся липы-тополя превращают набережную в уютную аллею, отгороженную от реки узорной решеткой демидовского чугуна.
Городской краеведческий музей.
Знаете ли, как люблю я это — бродить по залам провинциальных музеев, ни на чем не останавливаясь и ничего не упуская из виду, вдыхая запах мастики, пыли и, кажется, самого времени, спрессованного в культурные слои, где пыльный плюш на окнах не менее важен, чем рифленый, как автопокрышка, зуб мамонта-земляка. Этот районный плюш — что бы мы делали без плюша? — плюш на жакетках бабушек-старушек, плюш на стендах с особо чтимыми экспонатами, скрывающий — что? что?.. А вот и опять не угадали. Пустое место. Скрепленную сургучом грамоту о жаловании земель с людишками или рескрипт самой Елизабет, которые, экая досада, опять на реставрации…
Кимры — город обувщиков, поэтому львиная доля экспозиции краеведческого музея посвящена теме обуви. Село Кимры во времена Петра I принадлежало его родственнику — Федору Салтыкову, может быть, поэтому своих внебрачных детей Петр сплавлял в Кимры. Выставлены документы о поставках обуви в армию Петра кимряком Григорием Пустыниным. Кстати, прежде всю обувь делали на одну колодку, так что левый сапог легко оборачивался правым — и наоборот. Не очень-то удобно для тех, кто носил такую обувь, зато удобно для обувщиков и армейских интендантов. Несколько эксклюзивных образцов дают нам представление о том что носили. Страшные кожаные куртки пореволюционных лет, наводившие ужас на контрреволюцию, тоже родом отсюда — из Кимр. Для съемок фильма «Война и мир» кимрские обувщики, проделав большую работу по исторической реконструкции, в 1961 году в буквальном смысле слова обули армии Кутузова и Наполеона.
Местный скульптор-самоучка И. А. Абаляев (1901–1944), представленный серией многофигурных кукольных композиций из дерева, посвященных жизни кимрских сапожников, пользуется особой любовью школьников, воспитанных на мультфильмах и компьютерных играх. Мультипликационный «сапожник-кустарь начала ХХ века» одним глазом следит за гвоздем, с одного удара молотком входящим в подошву, а другим косится на бутыль с надписью: «Казенное вино, крепость 40?». Сапожник по пословице может быть без сапог — но без бутылки сапожников, видимо, не бывает. О том и народное присловье: «Пьет, как сапожник».