Книга россказней
Шрифт:
Теплый ветер с гор овевал трактир и нес короткие ливни. Два следующих дня Казанова провел как и прошедший, с тем только отличием, что теперь и вторая девушка частенько составляла ему компанию. Так что помимо чтения и писем он был вполне занят радостями любви и необходимостью предусмотрительно избегать столкновения белокурых сестер и сцен ревности между ними. Он разумно распределял дневные и ночные часы и не забыл также о завещании, а свои замечательные пистолеты держал вместе со всеми принадлежностями наготове.
Однако вызванные им на дуэль офицеры не появились. Не появились и не прислали ответа, ни на второй, ни на третий день. Авантюрист, в сущности, не слишком
На четвертый день терпение Казановы было готово лопнуть. И тут объявился, еще довольно рано, до полудня, Ледюк, примчавшийся на взмыленной лошади, весь забрызганный грязью весенней распутицы. Радостно и растроганно приветствовал его хозяин, и Ледюк принялся, прежде чем наброситься на хлеб, ветчину и вино, торопливо рассказывать:
1. …ars amandi…– искусство любви (лат.).
– Прежде всего, ваша честь, велите заложить лошадей и пересечем еще сегодня швейцарскую границу. Офицеры-то не приедут, так что дуэль не состоится, зато я знаю наверняка, что на вас вскорости напустят соглядатаев, сыщиков и наемных убийц, если вы здесь еще задержитесь. Говорят, сам герцог возмущен вами и лишил вас своего покровительства. А потому торопитесь!
Казанова долго не раздумывал. Головы он не терял, бывали времена, когда беда приближалась к нему куда как ближе, наступая на пятки. Однако он согласился с испанцем и велел собираться, чтобы ехать до Шаффхаузена.
Для прощаний времени у него оставалось немного. Он заплатил хозяину, подарил старшей дочери на память черепаховый гребень, а младшей – торжественное обещание как можно скорее вернуться, собрал свои чемоданы, и не прошло и трех часов с той минуты, когда прибыл Ледюк, как он уже сидел вместе со слугой в почтовой карете. Были взмахи платочками, были прощальные слова, и вот быстрый, запряженный резвыми лошадьми экипаж выехал со двора трактира на улицу и покатил по размокшему тракту.
Приятного было мало – вот так, сломя голову, без приготовлений, бежать в совершенно чужую страну. К тому же Ледюк не мог утаить от помрачневшего хозяина, что его великолепную, приобретенную лишь несколько месяцев назад карету пришлось оставить в руках штуттгартцев. Тем не менее Казанова, когда они подъезжали к Шафф-хаузену, вновь повеселел, а поскольку граница уже осталась позади и они добрались до Рейна, он довольно равнодушно принял сообщение о том, что в Швейцарии почтовые лошади не в ходу.
Пришлось нанимать лошадей до Цюриха, а пока дело улаживалось, оставалось время для доброго обеда.
При этом бывалый путешественник не упустил возможности хотя бы бегло ознакомиться с укладом жизни и обычаями чужой для него страны. Ему пришлось по душе, что трактирщик патриархально восседал во главе стола, а его сын, хотя и был в чине капитана, не стыдился стоять за его спиной и следить за сменой блюд. Вечно спешащему страннику, который очень полагался на первое впечатление, показалось, что он попал в хорошую страну, где неиспорченные люди удовлетворены скромной, но уютной жизнью. К тому же он чувствовал себя защищенным от гнева штуттгартского
Нанятый экипаж подъехал вовремя, Казанова и его слуга сели в него и продолжили путь, навcтречу клонящемуся к закату желтому солнцу, в Цюрих.
Ледюк видел, что его господин, откинувшись на подушки, пребывает в послеобеденной задумчивости, он подождал некоторое время, не захочет ли тот завести разговор, и заснул. Казанова не обращал на него внимания.
Отчасти после прощания с юными жительницами Фюрстенберга, отчасти из-за хорошего обеда, отчасти из-за новых впечатлений в Шаффхаузене Казанова впал в полнейшее умиление и, отдыхая от беспокойства последних недель, ощущал с легким изнеможением, что он уже далеко не юн. У него, правда, еще не возникало ощущения, будто звезда его блестящей кочевой жизни начинает клониться к закату. И все же он предался размышлениям, которые начинают одолевать скитальцев раньше прочих людей, размышлениям о неудержимом приближении старости и смерти. Он полностью доверил свою жизнь непостоянной богине удачи, и она отметила и баловала его, она уделила ему больше внимания, чем тысяче его соперников. Однако ему было доподлинно известно, что Фортуна любит лишь молодых, а молодость ускользает безвозвратно, и он уже не был уверен в ее благосклонности и не знал, не оставила ли она его.
Разумеется, ему было всего тридцать пять. Но он успел прожить не одну жизнь. Добился любви сотен женщин, побывал в темницах, дневал и ночевал в карете, вкусил страхов беглеца и гонимого, а кроме того, лихорадочно, с горящими глазами проводил изматывающие ночи за игровыми столами многочисленных городов, выигрывал состояния, проигрывал и отыгрывал вновь. Он видел, как его друзья и враги, подобно ему блуждавшие бесприютными странниками по земле в погоне за счастьем, попадали в беду и оказывались во власти болезней, томились в темнице и переживали позор. Пожалуй, не менее чем в пятидесяти городах трех стран у него были друзья и расположенные к нему женщины, но захотят ли они его вспомнить, если он явится к ним когда-нибудь больным, старым и нищим?
– Ты спишь, Ледюк?
Слуга воспрянул:
– Что изволите?
– Через час мы будем в Цюрихе.
– Должно быть.
– Ты знаешь Цюрих?
– Не лучше своего отца, а я его никогда не видел. Город как город, правда, я слышал, будто там много блондинок.
– Блондинки мне надоели.
– Ах вот как. Должно быть, после Фюрстен-берга? Надеюсь, эти две крошки вас не обидели?
– Они меня причесывали, Ледюк.
– Причесывали?
– Причесывали. И учили меня немецкому, вот и все.
– И только-то?
– Довольно шуток. Послушай, я старею.
– Давно ли?
– Брось глупости. Да и твое время уже подходит, разве не так?
– Для старости – нет. Чтобы остепениться – пожалуй, но только с почетом.
– Ты свинья, Ледюк.
– Позвольте с вами не согласиться. Родственников не едят, а я больше всего на свете обожаю свежую ветчину. В Фюрстенберге она была, между прочим, солоновата.
Не на такую беседу рассчитывал Казанова. Однако он не вспылил, для этого он был слишком усталым и благодушно настроенным. Он просто смолк и вяло отмахнулся. Сонливость одолевала его, и мысли разбегались. И когда он впал в полудрему, в памяти всплыли времена ранней юности. Ему пригрезилась в ярких, просветленных тонах и чувствах гречанка, которую он повстречал молоденьким франтом на корабле у Анконы, а еще его первые, фантастические приключения в Константинополе и на Корфу.