Книга странных новых вещей
Шрифт:
Рука Питера взлетела ко лбу и коснулась шелушащейся кожи.
— Я буду осторожней в следующий раз, обещаю, — сказал он. — Грейнджер дала мне превосходный лосьон для загара.
— От загара, — раздраженно поправила Грейнджер. — Фактор защиты пятьдесят.
— Вообще-то, я имел в виду туземцев, — заметил Остин. — Оазианцев, если хотите. Мы поставляем им основные лекарства со дня нашего появления здесь. И кажется, это единственное, что им от нас нужно. — Он ухмыльнулся, вспомнив миссию Питера. — Ну почти единственное. Но знаете ли, ни один из них не был обследован должным образом. А мы так хотим узнать, что с ними происходит.
— Что происходит? — удивился Питер.
— Что их беспокоит, — сказал Остин. — От чего они умирают.
В голове у Питера возник яркий образ его паствы во всех их цветах, поющей гимны, раскачивающейся плечом к плечу.
— Те, с которыми я общался, кажутся мне вполне здоровыми, — заявил он.
— Вы знаете, какие лекарства они принимают? — настаивал Остин.
Вопрос не понравился Питеру, но он постарался не выдать чувств.
— Я не слышал, чтобы кто-то из них вообще принимал лекарства. Один из Любителей Иисуса — член моей общины — потерял близкого родственника, тот умер недавно. Я его никогда не встречал. У другого был брат или, может, сестра — и постоянно в болях, очевидно. Я полагаю, что лекарства нужны таким людям.
— Да, я тоже так полагаю.
Тон Остина был вполне нейтральный, даже беззаботный. В нем не было и миллиграмма сарказма. Но все равно Питер решил, что его содружество с оазианцами оценивалось ревнивым оком. Взаимное доверие между ним и Любителями Иисуса было абсолютно, оно строилось на фундаменте тысячи решенных проблем, распутывания недоразумений, общего опыта. Но с точки зрения персонала СШИК доверие между ним и обитателями Города Уродов вообще ни к чему не вело. Эксцентричный христианин не мог предъявить результаты своих трудов, достойные уважения рационалиста. Люди, подобные Остину, всегда держат под рукой список вопросов, на которые, по их мнению, надо представить ответы, прежде чем прозвучит слово «прогресс».
Но именно в этом безбожники поднаторели лучше всего, разве не так? Задавая дурные вопросы, ища прогресс совершенно не там.
— Я понимаю ваше любопытство, — сказал Питер, — но дело в том, что оазианцы, которых я вижу каждый день, здоровы. А те, кто болен, в церкви не появляются.
— А вы не… э-э… — Остин слабо покачал рукой, намекая на бродячее проповедничество.
— Я так и планировал, — ответил Питер. — Я хочу сказать, что когда я только прибыл, то предполагал, что пойду по домам, ища способы общения. Но они пришли сами. В последний раз их было уже сто шесть. Это большой приход для одного бессменного пастора, и он растет. И я уделяю им все возможное внимание, всю энергию, и, будь у меня больше времени, я сделал бы еще больше, прежде чем даже подумать о том, чтобы постучать в двери тех, кто не приходит. Да и нет у них дверей…
— Хорошо, — согласился Остин, — но если вы обнаружите больного, который согласился бы прийти сюда и, ну понятно, позволил бы себя обследовать… или больную…
— Или что угодно, — сказала Флорес.
— Я постараюсь, — ответил Питер. — Но дело в том, что я профан в медицине. Сомневаюсь, что я смогу распознать какую-то болезнь… даже в одном из нас, не говоря уже об оазианцах. Проявление и симптомы, точнее говоря.
— Да, конечно, — вздохнул Остин.
Медсестра Флорес заговорила снова, ее обезьянье лицо внезапно озарилось проблеском разума.
— Стало быть, те, с кем вы имеете дело, могут быть больны, но вы того не знаете. Да и каждый из них может быть болен.
— Я так не думаю, — ответил Питер. — Они мне доверяют. И крайне откровенны. Я работаю с ними, вижу, как они двигаются. Они медлительны и осторожны, но это у них в порядке вещей. Я думаю, что заметил бы, если что не так.
Флорес кивнула, неубежденная.
— Моя жена медсестра, — добавил Питер. — Если бы она была со мной!
Остин поднял брови:
— У вас есть жена?
— Да, — сказал Питер. — Беатрис.
Упоминание ее имени прозвучало безнадежно, в попытке придать ей статус, которого она никогда не заслужит у этих чуждых им людей.
— И она… — Остин поколебался, — в курсе дела?
Питер немного подумал, вспоминая разговор с Тушкой: «А есть ли в вашей жизни сейчас особенный человек?» — «Не-а… Не могу сказать, что такой имеется».
— Да.
Остин наклонил голову, заинтригованный:
— Не так часто здесь можно встретить человека, у которого… ну вы понимаете… есть партнер, ждущий его дома. Я хочу сказать, партнер, который…
— В курсе дела.
— Ага.
— Она бы тоже хотела оказаться здесь, — сказал Питер.
Первый раз за долгое время в памяти всплыл яркий полноценный образ Беатрис, сидящей рядом в офисе СШИК, все еще в сестринской форме, на лице гримаса отвращения из-за предложенного ей ужасно крепкого чая. За микросекунду она привела лицо в порядок, делая вид, будто чай просто слишком горячий, и с улыбкой повернулась к экзаменаторам.
— Это бы изменило многое, — продолжал Питер. — И для меня, и для всего проекта. Но СШИК не согласился.
— Ну, видимо, она провалила тест на соответствие, — сказал Остин сочувственно.
— Ей не предлагали никаких тестов. СШИК сначала приглашал на собеседование нас обоих, а потом они откровенно заявили, что их интересую только я.
— Поверьте мне, — сказал Остин, — она провалила ИССТ. Была Элла Рейман на собеседовании? Маленькая худая женщина с короткими седыми волосами?
— Да.
— Вот она и проводит этот тест. И все ее вопросы — часть его. Вашу жену проанализировали там же и забраковали. Поверьте мне. Удивительно, что вы проскочили. Наверно, вы реагировали иначе.
Питер почувствовал, что краснеет. Неожиданно одежда начала его греть.
— Мы с Би всё делаем вместе. Всё. Мы одна команда.
— Мне жаль это слышать, — сказал Остин. — Я хочу сказать, что сожалею, что она не смогла к вам присоединиться.
Он встал. Флорес и Грейнджер встали тоже. Пора было покинуть морг.
После этого идти было некуда, кроме собственной квартиры, а квартира Питера угнетала. По природе своей он не был подвержен депрессиям. Саморазрушению — да, иногда случалось. Но не так чтоб уж совсем мрачно. Что-то в его комнате было неправильно, что-то высасывало энергию и заставляло чувствовать, будто он заточен в клетке. Может, это была клаустрофобия, хотя он никогда ею не страдал, однажды он даже устроился ночевать в мусорном баке с плотно пригнанной крышкой, закрывшейся над ним, и он только порадовался убежищу. Он еще помнил ощущение чуда, когда среди ночи куча мусора, на которой он лежал, начала разогреваться, обволакивая его полузамерзшее тело теплом. Это маловероятное, неожиданное великодушие от нечеловеческой силы было предвкушением того, как он будет чувствовать себя в лоне Господа.