Книга странствий
Шрифт:
А упругая и азартная убеждённость в собственных силах (то есть гордыня в чистом виде) - разве не она двигает любым творческим замыслом? А неукротимое стремление к успеху? Ведь из него и выросла цивилизация, которой мы заслуженно гордимся. Так не Творцом ли в нас заложена гордыня устремления вперёд? И почему-то Он же нас карает за неё - достаточно вспомнить Вавилонскую башню.
Легко мне возразить: ведь речь идёт о степени и мере нашей фанаберии и гонора. И непомерные амбиции - грех безусловный. Может быть. Но ведь именно они движут молодыми, например учёными, часто оправдываясь - и не только благодаря способностям (а человек и ощущает их в виде амбиций), но и в силу честолюбивого азартного напряга этих Богом данных сил.
А буйная хвастливость, фанфаронство, спесь - они ведь вызывают в окружающих лишь жалость
Что-то, словом, непонятное выходит: нам с очевидностью гордыня мало симпатична, а никак не получается с её облыжным и тотальным осуждением. Грех этот пагубен, но животвори и целителен.
А какое дивное следствие гордыни - наша брезгливость к подонкам, разной гнуси и мерзоте в человеческом обличий! Тут ведь не чванство, не кичливость, не надменность - я говорю о благородной человеческой брезгливости к тем людям, которые стали человеками ещё не полностью. Увы, таких довольно много. Недавно познакомился я с очень симпатичным биологом, который по работе своей много общается с самыми разными людьми. И в разговоре он несколько раз употребил странное для моего уха выражение: "и тут приходит некий организм и заявляет...". Я удивился и его об этом выражении спросил. В ответ услышал я замечательное объяснение, прямо относящееся к теме нашего греха:
– Ты понимаешь, все так говорят у нас в институте. Согласись ведь что полным-полно людей, которые из обезьяны вышли, но человеками не стали. И поступают хуже, чем животные, потому что хомо сапиенсы, суки. Называть их, как они того заслуживают блядское высокомерие выходит, себе дороже. А организмы - в самый раз. Так оно у нас и повелось. Ты не согласен? О, как я был согласен! А сейчас, на эту тему выйдя - в особенности.Потому что те отличия человека, которые и делают его человеком, - чувство собственного достоинства, чувство чести и самоуважения - властно мешают ему быть организмом любых житейских обстоятельствах. К тому же столько лет вгоняли нас в состояние организмов ("простой советский чело-век"), что я с невероятным уважением стал относиться ко многим проявлениям гордыни, в числе которых - безрассудные поступки сплошь и рядом. И никак, никак не миновать нам двух естественных детей гордыни - тщеславия и честолюбия. С ними расправляется наотмашь и словарь Даля:
"Тщеславный - кто жадно ищет славы мирской или суетной, стремится к почету, к похвалам, требует признания мнимых достоинств своих... Честолюбивый - человек, страстный к чинам, отличиям, ко славе, похвалам, и потому действующий не по нравственным убеждениям, а по сим видам".
То есть перечислены черты, достаточно низкие, чтоб убедиться в полной правоте нашей заведомой к честолюбивцам неприязни. А ещё тут же в памяти всплывают разные великие злодеи, полные тщеславия и честолюбия, во имя коих все свои деяния и совершали - грех гордыни явен и осудим.
Но не спеши, читатель, с мелкой горделивой радостью, что мнение твоё совпало со словарной мудростью народа. Ибо народ - великий и безжалостный Прокруст в отношении ко всем и каждому, кто выделяется из ряда вон, отсюда - и неправедная огульная хула двух этих жизненно необходимых человеку черт. Тщеславие и честолюбие - и крылья и бензин тех молодых людей, которые томимы Божьим даром. Ибо вложенные в них способности (любые) требуют и понукают, жаждут быть реализованными и воплощёнными, и честолюбие - та страсть, которая им помогает осуществиться. Если не я, то кто же?
– это ли не чистый вид гордыни? Только творческой, а значит - Богоданной. Тут и словами как-то глупо растекаться, это ведь известно всем.
Однако есть тут и печальные, конечно, разновидности - когда тщеславие крупнее, чем талант. И тьма примеров этого несчастья - среди разных творческих людей. От яда и верёвки, от последнего отчаянья опять-таки спасает их гордыня: жалкие людишки, вы не поняли меня, не оценили, но придёт на смену вам другое поколение, и там я буду славен и велик. Забавную услугу в этом смысле оказала неудачникам и несчастливцам жизнь художника Ван-Гога, на нее всегда теперь можно сослаться, чтоб утешение и свежую в себе уверенность найти и ощутить.
Но не минуем и клиническую патологию разрыва между способностями и тщеславием - тем более, что психиатрами она давно уже и чётко обозначена. И на совсем живом примере это можно пояснить.
Я пишу это в январе две тысячи первого года. К израильским дорогам по ночам приходят снайперы, стреляя в проходящие машины. Есть убитые, и раненых полно. Фанатики - убийцы неустанно пытаются пронести взрывчатку в людные места, чтобы погибло как можно больше людей, включая женщин, стариков, детей, и часто, слишком часто им это удаётся. Их науськивают на это в мечетях, им за это платят (или оставшейся семье) - смесь тёмной ненависти с бизнесом весьма результативна. В этой атмосфере мы живём, звоня всем близким при известии о новом взрыве в автобусе или на рынке, возмущаемся правительством, которое не позволяет солдатам стрелять, покуда нет явно смертельной опасности. И понимаем в то же время, что нельзя стрелять в детей, которых родители выводят на улицу - как раз потому, что знают - в них стрелять не будут. И бессилие такого рода портит жизнь не меньше, чем сама повсюдная опасность. В этой ситуации кромешной появляется в Москве статья в Коммунистической газете, писанная здешним журналистом Исраэлем Шамиром. Тут же появляется она, естественно, и в Интернете, и теперь это доступно миллионам. В ней полно грязной и неправедной облыжности, но на то и есть свобода печати, чтобы при отсутствии мыслей употреблять голые оскорбления. Всё было, как и в большинстве статей этого слегка клинического автора, а гнилостный душок, текущий от него, порой даже забавен. Только вдруг наткнулся я на фразы, которые мне проще передать цитатно:
"...Царь иудеев, генерал Барак, преемник царя Ирода, убивает младенцев Вифлеема. По его приказу детей убивают откормленные израильские снайперы, получающие премию за каждого убитого ребёнка... Отряды убийц безнаказанно отстреливают палестинцев с вертолёта, как дичь на сафари... Отравлены подземные воды, облака газа душат стариков в домах и младенец в чреве матери..."
Признаться, в первый день прочтения я даже обсудить это ни с кем не мог - стояло где-то ниже горла мерзостное ощущение проглоченного по оплошности куска гавна. Но после я опомнился и трезво понял, что об истоках такой подлой лжи скорее всего следует спросить у психиатра. И спросил. Психиатрии издавна хорошо известно клиническое тщеславие. Чаще проявляется оно в патологическом вранье, однако склонно и к поступкам. Комплекс Герострата - обозначили его врачи. Тот древнегреческий маньяк, что сжёг когда-то в городе Эфесе храм - единственно затем, чтоб его имя зазвучало на устах - не просчитался, ибо все подобные деяния теперь имеют его имя. Жаль только вашего - как там вы его назвали?
– сказал врач, потому что вмиг забудется его статейка, в суд никто не обратится, Израиль наплюёт на эту гнусь, как и на прочие, а жгучее тщеславие останется у этого бедняги. И будет полыхать на всём немереном пространстве между малой одарённостью и острой жаждой стать известным.
И во мне тихо шевельнулось сострадание к этому мелкому больному организму. Только обсуждение той гнуси, что проистекает из гнилой гордыни не годится в окончание главы. Поэтому поговорим лучше о гоноре, который хоть и порождает безрассудные поступки, только благородные и подлинно мужские.
Как-то в Питере мне одна женщина рассказала такую историю. В семидесятые годы уезжавшие художники должны были платить государству за собственные работы. Эти отзвуки крепостного рабства были тем более тяжелы, что у художников на это просто не хватало денег - цены назначались такие же, как если бы музей приобретал эти полотна. Когда назвали сумму выкупа за одну картину художнику Окуню, он ответил, что пусть её тогда государство купит за эту цену. Вся комиссия дружно рассмеялась над такой наивностью. Тогда Окунь вынул бритву, твёрдой рукой художника рассёк картину на четыре части и сказал, что эти четвертин-ки он раздарит. Рассказавшая мне это женщина хотела у меня узнать, где остальные три кусочка, она мечтает их купить, чтобы картина вся висела у неё. Я, к сожалению, не знал, а Саша Окунь уже просто не помнил. Мне такое проявление гордыни - как мёд по сердцу и душе.