Книги стихов
Шрифт:
если золото изобильно,
но золота не достает рука,
сквозь камень его извлечет река,
ибо и камень – мнимый предел
глубинам.
Бог даже вопреки нам
созрел.
Кто сочетал противоречья жизни
в едином символе первооснов,
тот строг,
но, изгоняя крикунов,
в своем дворце Тебя принять готов,
когда переступаешь Ты порог.
И
один в недвижном центре монологов
Ты, время циркулем потрогав,
круги в пространстве день за днем.
Ты знать меня не хочешь, отвергая,
быть может, кисть заблудшую мою?
А я пишу Твой образ на краю
чувств, Ты архипелаг,
Ты даль другая;
Тебе,
Тому, Кто смотрит, не мигая,
я предстою.
Остались без Тебя Твои просторы,
где пляшущие ангельские хоры
и музыка – их ветхий окоём.
Я для Тебя последнейший приют,
где небеса еще распознают
Тебя в молчании моем.
Не бойся, Бог! Ты слышишь мой полет?
Вокруг Тебя мои крыла белеют.
Как бережно Твой лик они лелеют,
превратностям былым теряя счет.
А видишь мою душу, как растет,
вблизи Тебя одета тишиной,
она молитвенной весной
на дереве, которое – Твой взор?
Я греза в хоре грез, когда Ты хор;
я воля Твоего стремленья к яви,
я закругленье звездной тишины
и властвую один в Твоей державе
над городом времен, где брезжут сны.
Нет, жизнь моя не просто час на склоне,
откуда я сорвусь вот-вот;
я дерево на сумеречном фоне,
из многих уст я при последнем стоне
навеки закрывающийся рот.
Меж двух тонов я краткое молчанье.
К звучанью непривычное звучанье,
смерть, вероятно, заждалась.
Но примирит обоих окончанье,
затрепетав.
А песня удалась.
Когда бы миру мне принадлежать,
где легче дни и где часы стройнее,
мой праздник был бы для тебя роднее
и рук я не боялся бы разжать,
Тебя поймать успевших наугад.
Тогда Тебя я расточал бы смело,
Ты безграничный клад.
В Тебя, как в мяч,
играл бы я, пока цело
пространство под облаками,
и, как ни прячь
Себя, вещь вещей, веками,
Тебя руками
ловил
я Тебя обнажил бы,
огонь Ты над огоньками,
окружил бы
Тебя я кольцом золотейшим,
над белой рукой чекан.
Тебя написать бы для стран,
которым простор Твой дан,
но изваял бы лишь великан
Тебя, Ты вулкан,
вихрь, самум, ураган.
Или Тебя даровал мне туман
однажды?
Мои друзья вдалеке.
С ними смеяться нет мне охоты.
Из гнездышка выпал Ты, желторотый,
едва шевелишь коготками; ну что Ты!
Птенец, в смертельном Ты столбняке.
(Затерян Ты у меня в руке.)
Хочешь Ты пить? Потрудись присмотреться!
Капля воды на пальце моем.
Слышишь, как бьются два наших сердца?
Нам страшно вдвоем.
Я нахожу Тебя во всевозможных
вещах, которым предан я, как брат;
Ты солнечное семечко в ничтожных,
в больших вещах великий Ты закат.
Играют вещи током сил безвестных,
в корнях произрастание чудес;
так убываешь Ты в стволах древесных,
а в сумрачных вершинах Ты воскрес.
Голос юного брата
Осыпаюсь, осыпаюсь.
Так песок между пальцев бежит.
Всеми чувствами просыпаюсь,
каждое каждым дорожит.
Тело пульсирует всюду.
Живу все еще невольно.
Особенно сердцу больно.
Оставь меня со смертью сам-друг.
Тогда освоить придется
страх, науку наук,
и мой пульс разобьется.
Бог, видишь, это Твой строитель новый,
питомец женщин, согрешить готовый.
Работа для него еще трудна.
В сложенье рук мирская ложь видна,
а левая рука не ладит с правой,
заботой движима или забавой,
другой руки не хочет знать.
Не может камня не напоминать
лоб круглый, схожий с валунами,
обточенными быстрыми волнами,
где небо со своими пеленами;
историей всемирной заклеймен,
времен
таить не смея перед взором
неумолимым, грозным приговором,
отягощен, в отчаяньи поник.
И новый лик окажется простором,
где свет невиданный, в котором
Твоя начнется Книга книг.
Завет нежнейший! Нам нельзя не зреть
с Возлюбленным в борении суровом,
Ты скорбь, влекущая к первоосновам,