kniжka (сборник)

Новиков Женя

– Я пробовал. Не помогает.

– Значит надо идти, ехать дальше.

– Куда? Я везде был. Везде тоска, уныние, грусть.

– Так поезжай за границу. Там тебя ждут старые друзья.

Ему уже лень даже ответить нам. Или просто нечего ответить. Оставим его в покое. Не наше это дело, наверное. Но что это? Он встаёт, надевает джинсы, носки, кофту. Не собирается ли он на улицу? Берёт наш альбом, берёт клей. И вот уже мы вместе на улице. В альбоме тепло, но не собирается ли он нас расклеивать по всяким столбам. Так и есть. Вот как мы ему надоели!

* * *

Избавившись (не выкидывая!) от фотографий, я мог жить дальше. Я поехал в Новый Петергоф, чтобы расклеить несколько самых ценных. Самые ценные я оставил для Нового Петергофа. На долгую память. Ведь до чего же дело дошло, я с ними

начал разговаривать, выслушивать их советы. Ну и что, что на них люди! Это картинки, картинки и не более того. Я вернулся домой и включил телевизор, свой любимый канал, по которому один только чёрно-белый шум показывают. Сколько раз я ни пытался поставить себя на место того или иного героя (точки), ничего из этого не выходило. Они исчезают так же, как и появляются. Все бы так.

Меня узнали! Узнали, узнали! Как жаль, что я – это он. Но может быть, это как-то перевернёт его чёрно-белую жизнь. Я – это он и ещё один человек. И вот я в руках этого человека, который возмущён, что его фотографию (то есть меня) наклеили на столб. Мы ему ещё покажем теперь!

Ну нет! Ну конечно! Звонит мобильный телефон. Вот, почему он ещё до сих пор у меня звонит? Выключаем. И спать. Вот и все дела.

Меня поставили в новый альбом. Ура! Новые соседи, новые друзья, новые пейзажи и новые лица! Как мне повезло! Но он, он ещё пожалеет, что избавился от меня.

Приснился кошмарный сон. В нём фотографии, которые я расклеил по городу, попали в руки тех, кто на них изображён и настраивают своих новых хозяев против меня. Ну раз так, то вот сейчас докурю, включу телефон и звоните мне, кто хотите. Никого я не боюсь.

Первым позвонил Слава. Хотел узнать, зачем я наклеил его фотографию на столб. Я сказал, что моя фотография и повесил трубку. А сон то оказался…. Да-а.. Не успел я, как уже хотел было, выключить телефон, как звонит Артём. Не в розыске ли он. Да, конечно, можно подумать, что три фотографии на столбах Нового и четыре – Старого Петергофа это уже повод так думать. Пришлось извиняться. Неизвестно только – за что. Ненавижу.

Мои новые друзья были поражены моим голосом. Да, а ещё я глянцевая. Вот так. Правда, мой новый хозяин глуповат. Но, надеюсь, сообразителен. Он должен меня услышать, я буду орать изо всех сил.

Сижу и смотрю на выключенный телевизор. Тянутся минуты и пролетают дни. Выйти? Ну если только купить сигарет.

– Сигареты не найдётся?

– Иду покупать.

– Что не узнаешь?

– Семён что ли?

– Степан. Хорошо ты мне попался!

– А в чём дело?

– Да голос мне был. Свыше. Должен я тебя убить.

– Пистолет то есть?

– Есть. Вот, смотри.

– А подержать-то можно?

– На. Подержи напоследок. Никогда небось не держал.

– Прощай, Семён.

– Степан….

Добились они, эти фотографии, своего. Пришлось мне уехать далеко-далеко. Но, спасибо хоть жив.

Чёрная обезьяна

Так могла бы называться расистская организация. Называется рассказ. Обезьян иногда нужно всё-таки мыть. А то их будет сложно расчёсывать. У Васи жила обезьяна по имени Рита. Она была очень самостоятельной. Вкусно готовила. Вася жил припеваючи. Жили они в доме №5 по Вулканическому. Вулканический переулок весь зарос плющом ещё десять лет назад. Так, что из окон видны теперь только чёрные и зелёные листья. Вася сидел на диване и ждал, когда Рита приготовит ужин. Позвонила Мила. Она гуляла со своим белым пуделем и хотела зайти. Рита (больше, чем готовить) любила играть с Герасимом, такое вот имя у белого пуделя. А Герасим любил Риту, она давала ему очень вкусные косточки. Только одно было плохо, Рита не любила мыться. И поэтому она была чёрная.

Шарики

Я начал с точки. Что-то рассказать? Да, нет – нечего мне рассказывать. Я веду борьбу за независимость. Моё государство маленькое, как ракушка. В триллион раз меньше, чем Косово. Ракушка. Маленькая ракушка, вот и всё. Так что мне не до вас. Коплю щёлочь и кислоту, чтобы обжечь пальцы тем, кто полезет. У меня есть драгоценность – белый сверкающий шар. А помнишь ли ты, как я играл тебе на гитаре и подарил целую связку таких. Ты ещё сказала: «Бусы!» Да… сейчас не до того. Комары бывают очень большие. Один недавно пытался отложить ко мне сюда свои яйца или икру, не знаю, что у них там, но было вкусно. Я проколол их иглой и съел. У меня нет гитары, но есть магнитофон и компакт диск группы BON JOVI. Иногда я его слушаю. Сигареты я покупаю на пляже. Там они дешевле всего. Положу сейчас ракушку в карман и пойду за сигаретами. Когда куришь, самое главное – спрятать окурок. Я окурки скатываю в шарики. С шариками всегда проще управляться. Закатил, откатил, укатил в конце-концов. Иногда шарики, правда, заезжают. За ролики. Вот тогда – трудно. Моя задача – отстоять жемчуг. Я поливаю его маслом и нектаром. На пляже этого конечно нет. Там другая жизнь. Там я такой большой, что могу купить сигарет. Если деньги есть, конечно. А они у меня, как правило, есть. Я показываю своё лицо за деньги там на пляже. Дело в том, что у меня на лбу есть ещё один, третий глаз. Правда, он слепой. А если быть точнее, то нарисованный. Но нарисован он мастерски. Я не очень хорошо играю на гитаре, но зато хорошо рисую. Большую часть времени я хожу в маске, которая скрывает мой третий глаз. Но, конечно, когда я в ракушке, я её снимаю. Маску. Она чёрная и вязаная, обычная маска. Недавно я шёл к своей рубашке по лесу. Шёл домой в свою ракушку с бидоном масла. Шёл и увидел блестящий шарик. Круглый-прекруглый. Прикатил его домой и оказалось, что это зародыш лисицы. Слеза лисицы. Чистый янтарь. Я протёр его маслом и увидел внутри лису. Вернее – лисёнка. Он спал. Я принялся стучать по шарику. Стучал, стучал, стучал, но всё оказалось без толку. Лисёнок спал. Тогда я включил магнитофон с BON JOVI. Янтарный зверь открыл левый глаз, правый глаз и принялся поедать янтарь вокруг себя. Он не остановился, пока не освободился полностью. Вот так шарик! Вот так BON JOVI!! Теперь есть на кого оставить жемчуг, пока я на пляже. Лисёнок не растёт. Как будто не хочет превращаться в лису. Не ест. Нектару бывает лизнёт из бидона. А не ест ничего. Когда я включаю магнитофон, он танцует. Вертится на голове и прыгает на хвосте. Смешно. Я его рисую иногда. Как он спит, как лает на прохожих улиток, как курит сигареты, как смотрит телевизор, как танцует, как смотрит на жемчуг, смотрит, как жемчуг растёт. На пляже я продаю эти рисунки и запасаюсь сигаретами на зиму. Зимой я укутаюсь в лисёнка и буду смотреть на жемчуг. У него круглые глаза. Шарики чистого янтаря. Посмотри на меня и скажи, почему ты не хочешь расти. Неужели ты хочешь остаться здесь навсегда и спать, и лаять на прохожих улиток, и курить сигареты, и смотреть телевизор, и танцевать, и смотреть на жемчуг, и смотреть, как жемчуг растёт? Похоже, что так. Ну ладно, нечего мне рассказывать тут. Не до вас мне. Мы тут ведём борьбу. За независимость.

градом выпадут те дничто мы проведём в разлукетелевизоров огничто включили мы от скукине укажут путь больнымнедорезанным пиратамсигаретный цедим дым«слушаю, у аппарата!»и в ответ – гудки, гудкирасцветают незабудкиночи снова короткино не прилетели уткизастегну свой капюшонне надену я колготкиотключила телефони в стакане снова водкаперебил всех уток градмы с тобой не догляделия не рада, ты не радмы не вместе быть посмели

Рай

Они вышли, крепко держась за руки. Они вышли, так крепко держась за руки, как держатся лишь газетчики. Они вышли из комнаты с красиво, по – красивому, заплесневелыми обоями, голубыми в изумрудный грибочек; в коридор. Окрашенный охрой, как на неизвестных картинах, как в неизвестных, быть может даже, не снятых никогда, картинах неизвестных режиссёров. Она сняла картину без рамы со стены, обнаружив под ней пятно, краску болотного цвета. На картине были нарисованы детские ноги в босоножках, цвет которых нельзя было различить в коридорном полумраке. Весь пятый этаж как будто притих, замер в ожидании их шагов, а те четыре, что под ним, всем своим населением прильнули со стаканами к потолкам и стенам, кто до куда мог дотянуться. Как и в любом другом женском общежитии, вход и присутствие его (мужчины) были строго воспрещены конечно же, и, осознавая свою полную обличённость, зная, что ему не спуститься на вымышленной верёвке из окна, дабы покинуть сей Рай незамеченным и, не прошмыгнуть мимо вечно бдящей за сканвордом комендантши, он, взяв её за руку ещё крепче, громко пошёл своими деревянными, оставшимися на память от деда, каблуками по кафельному полу пятого этажа. Они сделали это впервые.