Книжная жизнь Лили Сажиной
Шрифт:
По пути домой, после обстрела, я заглянула в сад старичков, там, в загородке с дощатым домиком, жили куры и петух с роскошным хвостом. Я уже собрала достаточное количество перьев кур, галок, соек, ворон, соколов, даже орлов (привет от Тани Буравлёвой!) – не хватало только темно-зеленого с бронзовым отливом пера из хвостового оперенья петуха. Я сбегала домой, схватила с полки на веранде остатки риса в бумажном кульке, вышла со двора, оглянулась – никого – и, открыв калитку, прокралась в загородку. Там я рассыпала по земле вкусный рис, и, пока куры клевали белое зерно, подобралась к ничего не подозревавшему петуху и, ухватив его за хвост – Петя вскококнул и заголосил, – выдрала приглянувшееся перо. Увы, не обошлось без скандала: когда я, как порядочная, накидывала на калитку петлю, откуда ни возьмись, появилась Баба Галя с хворостиной:
– Яйца воровать! Ах ты, лярва! Вот я матери-то скажу! Ну-ка покажь руки!
Я быстро сунула перо сзади за пояс юбки и предъявила пустые ладони, – правда, по-прежнему с письменами младшего бога.
– Нема! – удивилась соседка, роняя хворостину. – А ихто там лазил в курятнике? Не бачила? (Баба Галя часто смешно выражалась).
– Нет. Я никого не заметила.
Предусмотрительно остановившись завязать шнурки на ботинках, я дождалась, чтобы старушка показала спину, и заскочила в свой двор. Перья, чтоб Любовь Андреевна не докучала вопросами, я прятала за дверцей подполья, в найденной там же толстой, рыхлой и довольно скучной книге под названием «История КПСС». Подполье тянулось под домом, половина его принадлежала Булыгиным, половина – нам. Я избороздила свою часть вдоль и поперек – но ни сундуков, ни сокровищ в земле (конечно, в подозрительных местах я делала раскопы) не обнаружила. Впрочем, я не теряла надежды. Любовь Андреевна держала на полках картошку, капусту и лук. «История КПСС» с перьями между страницами, ставшая от птичьего оброка втрое толще, лежала за ящиком с картошкой.
Любовь Андреевна отправилась в клуб: она репетировала роль Тони в сцене из оперетты «Белая акация», вместе с завклубом и физиком Сомовым. Я достала перья, засыпав ими всю веранду. Широкая двойная резинка от трусов была давно припасена, как и канцелярские скрепки, и черные нитки с иголкой. Оставалось только укрепить перья: бронзово-зеленое, а также остальные хвостовые перья – посредине, крыльевые – с двух сторон от них. Я трудилась, не покладая рук, – и вот головной убор вождя готов! Конечно, перьев маловато, но – ничего: все равно вышло здорово! Зеркало подтвердило, что теперь я не я, а…
Внезапно дверь распахнулась – и на веранде показалась Галя Смагина: она поссорилась с Натой Фокиной, я еще в школе об этом узнала, яблоком раздора послужил красавчик Витька Шпилевой, подружки и сидели теперь не вместе, Ната со второгодницей, уже почти что девушкой Олей Лаптиновой, а Галя с Ирой Журковой со Злой Собаки (так называлось село ниже по шоссе).
Увидев меня в головном уборе вождя апачей, Смагина очень удивилась и… воскликнула:
– Ты что, Сажина – из Краснодара сбежала?!
– Почему именно из этого города? – спросила я, насторожившись: может, ей что-то известно… Ну, почему посторонний человек с такой точностью указывает место, откуда я прибыла?.. я же ничего не знаю.
Но дело было в другом… Оказалось, что «сбежать из Краснодара» значит «сбежать из психушки», ведь только в этом городе имелся сумасшедший дом, наверное, весьма вместительный, куда отправляли психов со всего юга…
Я не стала разочаровывать одноклассницу и подтвердила, что сбежала именно оттуда… На том мы и расстались. Я собиралась (после сражения, если выживу) отправиться к Тане Буравлёвой, которую не шокировали мои перья: у неё имелся второй комплект головного убора апачей. Правда, она поинтересовалась, как быть с тем, что индейцы сняли скальп с моего дедушки, а мы теперь тоже подались в индейцы, но я нашла, что ответить: то было племя команчей, которое, как всем известно, враждует с апачами.
И вот я нарядилась в серую куртку с желтой бахромой (срезала со штор), идущей по рукавам. Мы вместе с Таней пришивали бахрому, вернее она, будучи рукодельницей, пришила бахрому и к своей куртке, и к моей. Теперь я была готова! Нет, не совсем… Компактный кухонный нож, который я также прятала от посторонних глаз в подполье, – за голенище, вот теперь всё. Я, посмеиваясь, думала, что мой ножик имеет полное право называться финским, ведь он проживает в финском доме. Очень сложно оказалось передвигаться с финкой внутри резинового сапога, хоть я и сунула ее в носок, а сверху пристегнула резинкой к ноге. Ничего, идти недалече! Только бы они не отыскали мяч!
Мяч они не нашли – по-прежнему сидели под дикой грушей, резались в карты. Лёвка Зубенко забрался на дерево до самой развилки и, заглядывая с верхотурыв карты Мишки Фокина (Лёвка, видать, тоже Соколиный Глаз! впрочем, это было тайное имя Тани Буравлёвой, а она, разумеется, не потерпит второго Соколиного Глаза в округе), на пальцах показывал Олегу Родионову содержание Мишкиных карт.
Лучше встречаться с врагом один на один. А когда врагов – целая свора… Я прошагала мимо уборной и направилась к игрокам. Конечно, Джеков Гемлинов среди них не водилось, да я и не ждала от картежников-футболистов джентльменства.
Завидев меня, игроки уронили карты и замолчали; где-то далеко лаяла, подвывая, собака.
– Сажина, ты чего вырядилась? – прервав наконец молчание, крикнул с груши Зубенко и зачем-то потряс ветку. – Курица в перьях, во дура! – высказался Валентин Фокин.
– Пацаны, это же индейка, вы что, не видите? – воскликнул его брат Юрка. – Эй, индейка, чего надо?
– Индейцы своих женщин называют скво, – проговорила я назидательно, остановившись на подобающем расстоянии от дерева. – А индейка – это птица семейства фазаньих. Но вы, бледнолицые собаки, ошибаетесь: я и не скво, сегодня я вождь апачей и зовут меня Большое Ухо, ибо слух мой таков, что, приложив ухо к земле, я слышу топот коня за десяток километров, а еще я слышу будущее, из которого раздаются ваши крики о пощаде, недоноски!
– Ого-о-о! – заорал Мишка Фокин. – Ты чего растявкалась, сучка очкастая, а ну пошла отсюда, пока не схлопотала! Индейка в очках! – и он подскочил ко мне, занеся руку для удара.
– Да ладно, ребята, перестаньте! – попытался остановить намечавшееся побоище Олег Родионов, становясь между нами, а Васька, его брат, стал меня выталкивать:
– Давай двигай домой, Большое Ухо, пока не получила в ухо!
В этот момент я выхватила кухонную финку из голенища, стала в стойку и, размахнувшись, метнула. Пролетев между отпрянувшими Мишкой и Олегом, она вонзилась в ствол груши. Мальчишки во все глаза уставились на ножик.
– Охренеть! – подытожил сверху Зубенко и полез с дерева.
– Хук! Заметьте, не ху(…) – это словцо из вашего лексикона. Да, и в следующий раз буду метить в живую цель.
Подойдя к груше, я выдернула нож, сунула за голенище, и, поправив головной убор апачей (перья расшатались, надо укрепить), отправилась своим путем. Ежедневное метание ножа в лесном овраге за шоссе, куда я ходила не только по нужде, принесло свои плоды. В этом поселке, куда меня забросила судьба-индейка, приходилось отстаивать с ножом в руке возможность отправлять самые простые человеческие потребности.