Книжный вор
Шрифт:
Борис Шиппер докурил.
— Еще бы не отлично, черт подери. Тебе повезло, что ты мне нравишься, Хуберман. Тебе повезло, что ты хороший мужик и не жмешь курево.
В соседней комнате разводили гипс.
ГОРЬКИЙ ПРИВКУС ВОПРОСОВ
Через неделю после дня рождения Лизель в середине февраля они с Розой наконец получили подробное письмо от Ганса Хубермана. От почтового ящика Лизель мчалась домой бегом и сразу бросилась с письмом к Маме. Роза велела ей прочесть письмо вслух, и обе не смогли скрыть радость, когда Лизель читала про сломанную ногу. Следующая фраза ошарашила ее настолько, что девочка прочитала ее только про себя.
— Что там? — нажала на нее Роза. — Свинюха?
Лизель подняла глаза от письма и едва не закричала.
Сержант Шиппер был верен своему слову.
— Он едет домой, Мама. Папа едет домой!
Они обнялись посреди кухни, и письмо расплющилось между их телами. Сломанная нога — определенно повод для праздника.
Когда Лизель принесла новость в соседний дом, Барбара Штайнер пришла в восторг. Она потискала девочку за плечи и крикнула детей. Собравшееся на кухне семейство Штайнеров, казалось, воспряло духом от известия, что Ганс Хуберман возвращается домой. Руди улыбался и смеялся, и Лизель видела, что он честно старается радоваться. И все же чувствовала горький привкус вопросов у него на языке.
Почему он?
Почему Ганс Хуберман, а не Алекс Штайнер?
Вот именно.
НАБОР ИНСТРУМЕНТОВ, ОКРОВАВЛЕННЫЙ И МЕДВЕДЬ
С самого призыва отца в армию в прошлом октябре гнев Руди Штайнера копился очень славно. И новости о возвращении Ганса Хубермана хватило, чтобы Руди сделал еще несколько шагов в том же направлении. Лизель он ничего не сказал. Не жаловался на несправедливость. Он решил действовать.
В самое воровское время предзакатных сумерек он шел по Химмель-штрассе с металлическим чемоданчиком в руке.
Лизель увидела его в кухонное окно — целеустремленный шаг и решительное лицо, точно как в тот день, когда он отправился искать отца. Ручку чемоданчика он сжимал со всей возможной силой, а все его движения были деревянными от ярости.
Книжная воришка уронила полотенце и вместо него схватилась за единственную мысль.
Руди идет воровать.
Она помчалась за ним.
Даже ничего похожего на «привет» не прозвучало.
Руди продолжал шагать и говорил сквозь холодный воздух перед собой. Проходя мимо многоквартирного дома Томми Мюллера, он сказал:
— Знаешь, Лизель, что я тут подумал. Ты никакой не вор. — И возразить он ей не дал. — Та тетка сама тебя пускает. Господи, она даже выставила тебе печенье. По-моему, это не воровство. Воровство — это что делают военные. Берут твоего отца, моего. — Он пнул камень, и тот звякнул о чью-то калитку. Руди прибавил шагу. — Все эти богатые фашисты на Гранде-штрассе, Гельб-штрассе, Хайде-штрассе.
Лизель думала только о том, как бы не отстать. Они уже миновали лавку фрау Диллер и вовсю шагали по Мюнхен-штрассе.
— Руди…
— Ну и как оно все равно?
— Как что?
— Когда берешь там свои книги?
Тут Лизель решила дальше не идти. Если хочет услышать ответ, ему придется вернуться, и Руди вернулся.
— Ну? — Но опять, не успела Лизель и рта открыть, Руди сам ответил на свой вопрос. — Приятно, правда? Украсть то, что украли у тебя.
Стараясь задержать Руди, Лизель заставила себя сосредоточиться на его ящике.
— Что у тебя там?
Он нагнулся и открыл.
Все было объяснимо, кроме медведя.
Они зашагали дальше, и Руди на ходу пространно объяснял назначение набора инструментов и что он будет делать с каждым. Молотки, например, предназначались для разбивания стекол, а в полотенце нужно их заворачивать, чтобы приглушить звук.
— А мишка?
Мишка принадлежал Анне-Марии Штайнер и ростом был не больше книжки Лизель. Мех на нем был клочковатый и вытертый. Уши и глаза ему пришивали много раз, но тем не менее выглядел он вполне дружелюбно.
— Это, — ответил Руди, — мой гениальный ход. Это если войдут дети, пока я буду внутри. Я дам им мишку, и они успокоятся.
— А что ты планируешь красть?
Руди пожал плечами:
— Деньги, еду, украшения. Все, что попадется в руки. — Выходило довольно просто.
Но еще через пятнадцать минут, разглядев внезапное молчание на лице Руди, Лизель поняла, что ничего он красть не будет. Решимость испарилась, и хотя он еще созерцал воображаемую славу своей воровской жизни, девочка видела, что он уже не верит в нее. Он старался поверить, а это никогда не сулит ничего хорошего. Перед глазами Руди разворачивались картины его преступного величия, но шаги замедлились, и, разглядывая дома, Лизель внутри испытала чистое и грустное облегчение.
Они вышли на Гельб-штрассе.
Дома в целом были темные и огромные.
Руди снял ботинки и взял в левую руку. В правой у него был чемоданчик.
Между облаками бродила луна. Пара километров света.
— Чего я жду? — спросил Руди, но Лизель не ответила ему. Руди снова открыл рот, но без слов. Он поставил чемоданчик и сел на него.
Носки у него намокли и застыли.
— Хорошо, что в чемодане запасная пара, — подсказала Лизель и заметила, что Руди против воли разбирает смех.