Княгиня Ольга. Две зари
Шрифт:
Но красные щиты с белым соколом сомкнулись перед ним и сильным толчком отбросили назад. Все это отроки Вуефастича проделывали уже много, много раз.
– А ну, парни! – С трудом удержавшись на ногах, Домарь оглянулся к родичам и махнул рукой. – Давай! Что стоите, пока отцов наших бесчестят!
Толпа дрогнула. Драговижские отроки и молодцы уважали Домаря и слушались: в ответ на призыв человек десять устремилось вперед, даже не думая, что из этого выйдет.
И тут же, едва сделав шагов пять, резко подались назад – перед глазами сверкнули жала выставленных копий, вознеслись
– Топоры! – крикнул Домарь и первым пустился бегом к себе, в свою новую избу на краю предградья.
Толпа рассыпалась: одни побежали в городец, другие – по улице предградья. Среди суеты и криков Обещана со всех ног пустилась вслед за мужем. В смятении она не понимала, что происходит и что будет дальше, но Домарь знал, что делать, и она бездумно следовала за ним.
Однако догнать его не сумела. Когда она, запыхавшись и на ходу поправляя сложно намотанную намитку с бахромой на лбу и длинными концами за спиной – все же пышный убор молодухи не очень удобен для бега, – вбежала в избу, Домарь уже рылся в углу, где стояла его охотничья рогатина и висел на стене лук. Лук был не готов к бою, и Домарь, поставив рогатину около двери, выбрасывал все из короба, отыскивая кошель со свернутыми тетивами. Когда-то он объяснял ей: тетивы, что жильные, что из льняной нити, нужно хранить в избе, где сухо и тепло, иначе отсыреют, будут тянуться, гнить и пропадут. Ее отец тоже делал так, но Обещана слушала мужа с чувством, будто он открывает ей истины, которыми владеет лишь он один. Для нее в эту осень вся жизнь началась сначала.
На шум шагов жены Домарь лишь слегка обернулся и вернулся к своему делу.
– Где мои тетивы? – Глаза у него были такие, будто он ее не узнал. – Ты никуда их не девала?
– Да на что мне? – Обещана всплеснула руками. – Что ты хочешь делать?
– Найди! – Домарь вытряхнул весь короб прямо на пол, а сам снял со стены лук.
Обещана торопливо присела и стала искать кожаный кошель. Но едва протянула руки, как у двери послышался шум шагов и еще какие-то непривычные звуки – постукивание, позвякивание…
Она вскочила – что же засов не накинула-то? Дверь открылась, и в нее просунулся сперва щит, потом голова в шлеме. И вот они уже стояли в избе – четверо в шлемах, все на одно лицо. Боярина в красном плаще с ними не было.
– Показывай, что есть, – велел один Домарю из-под кольчужной сетки, закрывавшей всю нижнюю часть лица, так что на виду оставались одни глаза. – А ковыряло свое поставь.
– Напорешься еще с испугу, а мы отвечай за тебя, – добавил другой, в шлеме с наносником, – юный, лет семнадцати, но самый рослый из всех.
По-славянски они говорили совершенно свободно, как на родном языке, лишь выговор немного отличался от волынского. Это удивляло Обещану, считавшую, что все русы – варяги из заморья.
Прижавшись к стене, Домарь быстро переводил взгляд с одного лица на другое, но видел только железо полумасок и бороды: русую, рыжеватую. Стоявший ближе двинул топором, показывая на рогатину в его руке. Домарь медленно прислонил копье к стене.
– Укладку открывай, хозяйка, – велел первый
Она вопросительно глянула на мужа, но Домарь не отрывал глаз от русов. Тогда она придвинулась к скрыне и дрожащими руками подняла крышку.
Русин с кольчугой на лице шагнул ближе, сорвал и отбросил холстину, которой было прикрыто содержимое скрыни. Обещана задрожала: казалось, в самое ее нутро лезут эти чужие руки. Там ее приданое – все то, что родители отправили к Плетине на другой день после того, как отпустили из дому саму дочь. Для чего? Чтобы русин рылся в ее нажитках, будто в сору, выбирая, что поценнее?
– Хорошо живешь! – Рус выдернул из-под свертков тканины связку куньих шкурок – десяток на ивовом пруте. – Тут на десять лет хватит. Чего ж сразу за копье хвататься – тебе ж есть чем заплатить!
– Мы вам не должны! – сквозь зубы ответил Домарь. – Сперва надо ряд положить…
– Вот мой ряд! – вразумительно, как дитяте, ответил русин и показал рукоять меча в ножнах. – И куда мы приходим, там уже все нам должны. Чем крепче уразумеешь – тем целее будешь. Пошли, дренги! – бросил он своим и подался к двери, держа в руке десяток куниц.
– Куда все-то понес! – вскрикнула изумленная такой наглостью Обещана. – Одну же вам…
– Соберем что нужно – лишнее вернем, – бросил русин на ходу.
Но Обещана поверила ему не больше, чем он сам верил в эти свои слова.
– А ну отдай!
Обещане будто огнем полыхнуло в лицо – так она возмутилась. Ее куницы, отцом ей данные на будущее приращение хозяйства, какой-то выползок подхватил, будто пук сена, и уносит! Без ряда, без закона! Она метнулась следом и вцепилась в своих куниц, даже почти вырвала – русин не ждал нападения от молодухи.
– Ого! – Одной рукой хватая шкурки, другой он отпихнул ее; его спутники засмеялись. – Бойкая куница какая!
– Отдай, не твое! Это приданое мое, это не на дань!
– Приданое? – Русин прищурился, и Обещана впервые увидела его глаза между верхней кромкой шлема и кольчужной завеской. Немного опухшие, покрасневшие от недосыпа, эти усталые глаза цвета железа впервые взглянули на нее, как на живое существо. – Ты ж только год как замуж вышла, да? – Он оценил ее убор с красной бахромой. – А «княжое» платили со свадьбы?
– Кому платить было? – Обещана попятилась.
«Княжое право» она приготовила самым первым – едва в двенадцать лет плахту надела. Думала, что приведется самому Етону дар подносить, старалась, как для бога. «Княжое право» выплачивают с каждой свадьбы и с рождения каждого дитяти – отрезом беленого льна на рубаху, и чем лучше тканина, тем больше чести.
– «Княжое право» своему князю платят. – Домарь подошел к ним, стараясь заслонить собой жену. – А наш князь – Етон. Как придет гостить, так и получит. А вы берите вашу дань, а на иное пасть не разевайте.
– Богов побойтесь! – вставила негодующая Обещана. – Куниц отдай. Это мне отец в приданое дал. Да ты знаешь, кто мой отец? Обидите нас – он на вас гнев богов призовет, вас Перун треснет, мокрое место останется!
– Это кто ж такой? – спросил русин с бармицей; похоже, он из этих четверых был старшим.