Княгиня Ольга
Шрифт:
Картины Страшного суда и загробного мира, посмертная участь грешников и праведников западали глубоко в душу вчерашних язычников — это мы хорошо знаем на примере князя Владимира, внука Ольги. Известно, что греческий «философ» показывал ему некое полотнище, «запону», с изображением Страшного суда. Княгиня Ольга могла увидеть эти устрашающие сцены на фресках Константинопольской Софии, гораздо более выразительных и живописных. Несомненно, увиденное и услышанное впечатлило ее не меньше, чем ее внука тридцатью годами позже.
Если верить летописи, решающую роль в крещении Ольги сыграл еще один человек, а именно греческий император, хотя в изображении летописца он выгладит совсем не столь благочестиво, как патриарх. Более того, отношение к нему и Ольги, и автора летописного рассказа — откровенно насмешливое, что само по себе весьма показательно.
По летописи, Ольга сама обратилась к царю с просьбой о крещении, причем непременным условием поставила его личное участие в совершении таинства: «Да если хочешь меня крестить,
177
В более поздних летописях этот сюжет получил дальнейшее, чисто литературное, развитие. Так, в Летописце Переяславля Суздальского приведен яркий диалог между Ольгой и императором после того, как Ольга согласилась принять крещение: «Царь же безмерно рад бысть и рече ей: “Патриарху възвещю ли слово се?” Она же рече: “Готов ли еси поручитися по мне Богу и патриарху?” Он же рад: “И порючюся”, — рече. Она же рече: “То уже время прииде, крести мя сам”. И поручися царь патриарху, и крестиша ю патриарх и царь». В Устюжской летописи интрига еще больше закручена: царь посылает за патриархом, однако когда Ольга приходит к церкви, то «не виде царя у церкви и рече: “Кому мя крестити?” Потриярх же рече: “Окресщу”. Олга же посла ко царю и рече: “Аще ли хощеши, то сам крести мя, аще не крестиши мя сам, то не крестщуся”». И только после этого царь вместе с патриархом совершает обряд крещения.
При всей кажущейся сказочности летописного сюжета эти слова могут отражать важнейший церковно-политический аспект происходящего. Принимая крещение от императора, Ольга вступала в духовное родство с ним как со своим крестным отцом, восприемником от купели. Его участие не только придавало блеск и великолепие совершаемому обряду (что конечно же было немаловажно для русской княгини), но и повышало ее статус уже после совершения обряда. Крещенная самим царем, Ольга входила в некую духовную семью, главой которой был василевс ромеев. Историки обращают особое внимание на то, что в летописном рассказе Ольга дважды названа «дщерью» императора («…и нарек ю дъщерью собе»), и склонны понимать это так, что Ольга была удостоена названия «дщери» в совершенно определенном политическом смысле, подобно тому как, например, болгарский царь в официальных посланиях василевсов именовался их «любезным и духовным сыном» {227} . Если так, то княгиня добилась значительного успеха в ходе переговоров с императором. Однако это не более чем предположение историков, ибо контекст летописного рассказа подразумевает прежде всего религиозное, духовное значение слова «дщерь», в смысле крестница, — да и то лишь в том случае, если мы принимаем летописную версию событий. Но вот пожалование крестнику какого-либо придворного титула, по-видимому, являлось обычной практикой византийского двора. Во всяком случае, так обстояло дело в других случаях.
Напомню, что Ольга не единственной среди правителей соседних с Империей «варварских» стран обратилась в христианскую веру в самом Константинополе. Всего за несколько лет до нее — и мы уже говорили об этом — здесь приняли крещение один за другим два венгерских «архонта» — Булчу и Дьюла. Оба по крещении были почтены титулами патрикия, оба сделались хозяевами «огромных богатств», и наконец крестным отцом обоих стал император Константин Багрянородный, что особо отметил византийский хронист {228} . Возможно, что и Ольга получила один из высших женских придворных титулов — «патрикии» или даже «зосты», хотя прямо об этом источники не сообщают. Но, как и в других случаях, в отношении русской княгини пришлось пойти на существенные изменения в подготовке и проведении обряда по сравнению с тем, как это происходило с венгерскими «архонтами».
Ольга была женщиной. А потому мы не можем сказать с уверенностью, действительно ли император Константин лично присутствовал при таинстве ее крещения, как это было в случае с Булчей и Дьюлой. Правда, на миниатюре Радзивиловской летописи он вместе с патриархом изображен рядом с купелью, в которую погружена Ольга, — в полном соответствии с летописным рассказом. Однако в источниках присутствует и другая версия крещения Ольги, в которой сообщается о ее крещении только «от патриарха», без какого-либо упоминания об императоре. Такова версия древнейшего Проложного жития святой — так называемой южнославянской редакции {229} , [178] — вероятно, наиболее раннего рассказа об Ольге, — и с показаниями столь авторитетного источника необходимо считаться.
178
В русской редакции Проложного жития (Там же. С. 7) также сообщается о крещении Ольги только «от патриарха», хотя имя императора в источнике присутствует.
Церковные установления того времени предполагали наличие у женщины, принимающей крещение, восприемницы, то есть женщины
Само таинство было совершено патриархом, который лично, своими руками, трижды погрузил княгиню в купель и, по совершении обряда, причастил ее святыми дарами — Телом и Кровью Христовой. Происходило всё в константинопольском Софийском соборе (по всей вероятности, в крещальне во имя святого Иоанна Предтечи, находившейся близ западного притвора Святой Софии, вне основного здания). Именно в память о совершении здесь крещения Ольга передала в ризницу собора драгоценный дар — золотое богослужебное блюдо. Император или, вероятнее, «августа» вместе с патриархом принимали новокрещенную «рабу Божию Елену» из купели, а затем она была торжественно встречена синклитом, сановниками Империи, или их женами — с каждением и возжиганием лампад, символизирующими воссиявший в ней свет Духа Святого.
Возможно, вместе с Ольгой приняли крещение и некоторые из ее родственниц, сопровождавших ее в этом путешествии. Вспомним, что среди русских послов уже были христиане, и они, конечно, тоже радовались душою, видя свою княгиню преображенной светом христианской веры.
Из купели «пакыбытия» (это славянское слово означает возрождение, обновление к новой жизни) Ольга действительно должна была выйти другой — и новое имя, полученное ею, явственно свидетельствовало об этом. Древнерусские книжники с восторгом и благоговением описывали момент преображения святой княгини, предтечи и прародительницы христианских правителей Руси. «Просвещена же быв [святым крещением], радовалась душою и телом», — писал о ней киевский летописец. Более витиевато, но вместе с тем и более торжественно выразился составитель Церковной службы святой Ольге, и слова древнего тропаря и поныне звучат в православных храмах в день ее памяти: «Ревность греховную банею крещения… омыла еси, и тления скверну отвергши… Крилома Богоразумия вперивше свой ум, возлетела еси превыше види-мыя твари, взыскавши Бога и Творца всяческим, и Того обретши, пакы порожение крещением прияла еси, и от древа животнаго наслажаешися, нетленна вовеки пребываеши, Ольго преславная!» {231}
Но и летописец, и авторы житий святой и после ее крещения по преимуществу называют ее прежним, княжеским именем. Так, Ольгой, княгиню и будут именовать на Руси; имя же Елена останется для церковного употребления. Это вообще характерная особенность древней Руси: и позднее русские князья, как правило, будут носить по два имени: одно княжеское — для повседневной жизни, а другое крестильное — для церковной службы, духовных записей и посмертного поминания. Обновленная душою, преображенная светом новой веры, княгиня, возвратившись на Русь, предстанет перед своими подданными все той же властной правительницей, не утерявшей права повелевать людьми. Крещение не будет означать полного разрыва с прошлым, во всяком случае, если говорить о традициях управления Русским государством. В известной степени оно станет ее частным делом, хотя, несомненно, Ольга должна была помышлять и о крещении всей Русской земли и всех своих подданных после возвращения из Царьграда.
Патриарх Полиевкт преподал княгине и наставления в новой вере уже после совершения обрада. «И поучил ее патриарх о вере, — продолжает киевский летописец, — и сказал ей: “Благословенна ты в женах русских (в Ипатьевском списке несколько по-другому: «Благословенна ты в русских князьях». — А.К.),ибо возлюбила свет, а тьму оставила [179] . Благословят тебя сыны русские до последних родов внуков твоих”».
В словах патриарха, как они переданы летописцем, — прямая цитата из Евангелия. «Благословенна ты в женах» — так возглашал архангел Гавриил, обращаясь к Деве Марии (Лк. 1: 28). Теперь слова эти прилагались к русской княгине, несшей свет Евангелия своему народу.
179
Р.О. Якобсон обратил внимание на то, что слова патриарха почти дословно совпадают с обращением к святой Людмиле, княгине Чешской, из одной чешской гомилии (проповеди) (Якобсон Р.О.Русские отголоски древнечешских памятников о Людмиле // Культурное наследие Древней Руси. Истоки. Становление. Традиции. М., 1976. С. 46—49). Однако представляется, что указанная параллель носит слишком общий характер, чтобы говорить о зависимости летописного рассказа от чешского источника, тем более, что чешская гомилия дошла до нас на латинском, а не на славянском, языке.