Князь лжи
Шрифт:
– Шестеро нас осталось после боя, – вспомнил он.
– Какого боя?
– С этой здоровенной тварью… кажется, ты называл ее Стражем.
– А где трупы остальных?
– Не представляю, – хмыкнул пленник. – Ты же тут хозяин.
– Хочешь сказать, вы оставили их на месте? Там же, где была драка?
– Ну да. При всем желании мы не успели бы вынести их наружу. Стены пришли в движение сразу после того, как сдох твой Страж.
– Как вам удалось его прикончить? Он ведь был неуязвим ни для оружия, ни для человеческого колдовства.
– Я уже говорил… – заключенный тяжело вздохнул.
– Что? – насторожился Фремберг.
– Что не могу ответить
Почти минуту Фремберг молчал.
– Ладно, – произнес он наконец. – Совершенно очевидно, что так у нас ничего не выйдет. Ты еще не успел настолько меня разозлить, чтобы заставить перейти к пыткам, а я слишком себя уважаю, чтобы сознательно опуститься до такого состояния. Посему… Предлагаю тебе сделку.
Фремберг терпеливо ждал, пока пленник взвесит это предложение.
– Что еще за сделку? – равнодушно поинтересовался заключенный.
– Я тебя отпускаю. А ты выполняешь мое поручение. Надо расследовать одно странное дело и попутно, быть может, немного покопаться в библиотеке… Я не ошибусь, если предположу, что ты знаешь Искаженное Наречье?
Эдрик кивнул:
– Не ошибешься.
– Очень хорошо. По ряду причин сам я сейчас заняться этим делом никак не могу… а когда время у меня появится, следы могут уже остыть. Мне бы этого совсем не хотелось… Но, может быть, нам будет удобнее обсудить это в другой обстановке? Ты согласен?
Эдрик привстал. Потянулся. Рассмеялся.
– А почему бы и нет?
Нескоро Эдрик насытил свой голод. Ел бывший пленник с удовольствием, а вот вина почти не пил, предпочитая напитки, не туманящие разум – морсы и соки, каковых на длинном обеденном столе имелось немало. Фремберг смотрел, как Эдрик поглощает одно блюдо за другим, и не удивлялся. Еще бы, после семи-то лет голодовки…
Пока длилась трапеза, Фремберг наблюдал за своим гостем. Тот являлся загадкой, которую Фремберг хотел разгадать – и не мог. Поведение Эдрика не укладывалось в рамки ни одной социальной группы, на которые делилось человеческое сообщество. Слишком вольные манеры Эдрика не выдавали в нем аристократа – скорее наоборот; но еще меньше он был похож на простолюдина, торговца или книжного червя. В нем ощущалась незаурядная сила – не только внутренняя, но и телесная, – но трудно было понять, на чем основано это впечатление: рельефной мускулатурой Эдрик не отличался.
Впервые увидев заключенного, Фремберг отчего-то счел его воином, и чувство, что он был прав, не покидало колдуна до сих пор.
В камерах, созданных Обсидиановой Башней для шестерых «везунчиков», уцелевших после столкновения со Стражем, сохранились их личные вещи. У мертвецов было оружие, у живого Эдрика – нет. «Хорошо, – размышлял Фремберг, – допустим, меча он лишился во время боя… Но где его доспехи? У остальных они были, и не такие уж плохие… у него – ничего, кроме куртки».
Исследования, незаметно проведенные хозяином Башни на более «тонких» планах, ясности не добавляли. Энергетическая сущность пленника вряд ли могла принадлежать обычному человеку, но то, что Эдрик не был и магом, так же становилось ясным с полувзгляда. Части Тэннака и Келата, отвечавшие за «захват» и перенаправление внешних потоков силы у Эдрика не были как-то особенно развиты. В то же время, его души – по крайней мере, те три, которые мог видеть Фремберг – в целом были гораздо более сильными и чистыми, чем у большинства людей. Келат и Шэ смертных подобны ветхим покрывалам, вывалянным в грязи, – они слабы и непрочны; внутренние каналы, по которым течет эфирная кровь, забиты шлаками; от поверхности до самой сердцевины души изъедены болезнями и язвами. Это происходит от того, что люди, в большинстве своем, не разбирают потребляемой ими душевной «пищи»: безудержно предаваясь страстям и полагая зачастую, что порабощенность собственным желаниям – это и есть подлинная свобода, они не замечают, как собственные влечения разъедают их изнутри. Души – в первую очередь, конечно же, Шэ, жизненная сущность – разлагаются или ссыхаются; душа, называющаяся Тэннак, как правило, так и не вызревает.
«Чистота» незримых сущностей Эдрика вовсе не означала, что он был хорошим человеком. Чистота душ и их целостность свидетельствовали лишь о том, что он контролировал свои желания, а не они его – и только. В нем не было мелочности, но на проверку он мог оказаться подонком высшего разряда, ясно осознающим, что творит. Таковыми, в известном смысле, были боги Тьмы (с некоторыми из них Фремберг был знаком лично) – их зло всегда было осознанно и целенаправленно; как и изысканный аромат вина, его вкус мог оценить лишь подлинный гурман.
Впрочем, никакой особой приверженности к Тьме (равно как и к Свету) в своем сотрапезнике Фремберг усмотреть не мог: Эдрик казался пустым листом, на который каждый сам волен нанести то изображение, которое представляется ему верным.
– Послушай, – сказал Фремберг. – Я не хочу, чтобы ты смотрел на службу мне как на ненавистную обязанность. Считай, что ты нанят. После выполнения поручения ты будешь вознагражден.
– И чем же? – Эдрик приподнял бровь.
– А что тебя интересует?
– Божественное всемогущество, конечно, – в прозрачных голубых глазах бывшего пленника заплескалось веселье.
Фремберг улыбнулся в ответ.
– Оно всех интересует. Увы – я сам всего лишь скромный бессмертный…
– Бессмертный? Так значит, покойный герцог не ошибался? Где-то тут и впрямь есть эликсир вечной молодости?
– Уже нет.
– Жаль.
Фремберг пожал плечами:
– А для чего тебе божественное всемогущество?
– Божественное всемогущество – лишь универсальная форма власти, – отправляя в рот кусочек мяса, сообщил Эдрик. – Подобно лучу света, раскладывающемуся на цвета радуги, универсальная власть может быть рассмотрена как сумма всех прочих видов власти. Знание, сила, волшебство, золото… приходится выбирать среди них, если не можешь выбрать все сразу? Так?
– Ты философ, – заметил Фремберг.
– Откровенно говоря, – Эдрик сделал паузу, чтобы разжевать еще один кусочек мяса, – я слабо представляю, каким из перечисленных видов власти ты мог бы со мной поделиться в таком объеме, каковой мог бы всерьез меня заинтересовать.
– Ты ведь служил герцогу Ульфилу. За баронский титул.
Эдрик задумался.
– А какой сейчас год? – неожиданно спросил он.
– Какой календарь ты предпочитаешь?
– Гешский. Кажется, он становится общепринятым.
– Тогда – три тысячи двести пятый от Основания.
– А месяц и день?
– Куда-то опаздываешь? – усмехнулся Фремберг.
– Нет, просто пытаюсь подсчитать, сколько времени я тут провел… – Эдрик покачал головой. – Семь лет… Ну что ж, могло быть и хуже…
– Мы говорили о власти, – напомнил Фремберг.
– Да-да-да, – кивнул бывший пленник. – Так вот, у меня было много времени для того, чтобы подумать о ней. Стоит ли она того, чтобы семь лет сидеть взаперти.
– Семь лет? Тебе повезло. Получается, вы заглянули сюда буквально перед моим возвращением.