Князь оборотней
Шрифт:
Свиток 50,
в котором Хадамаха находит брата
Я тороплюсь, бегу со всех шести ног, лечу со всех крыльев и обнаруживаю, что здесь пылает мой Огонь… без меня? — унылая, блекло-рыжая женщина, Повелительница Пламени подземного и небесного Най-эква, многоязыкая Ут, Вечнопылающая трехголовая и шестилапая Уот Усуутума, окинула всех укоризненным взглядом вечной страдалицы. — Я — дух Пламени! — всхлипнула Уот. — А меня совершенно не уважают! Родная дочь не обращает внимания, а разговаривает с лохматым голым парнем! Этот парень даже не пытается одеться в моем присутствии или хотя бы причесаться!
Аякчан молчала и лишь пялилась на тощую сутулую женщину
«Может, и не прав я был, что не рассказал Аякчан, какая ее Огненная мамаша? — с раскаянием подумал Хадамаха. — Только разве б она мне поверила…»
— Я, конечно, извиняюсь очень…
Отец, обессиленный, с подпаленной шкурой, выбрался из кустов подлеска, поддерживая под лапу тяжело навалившуюся ему на плечо маму. Рядом, раздраженно хлеща хвостом по бокам, застыла Золотая тигрица, у ног ее вертелся Белый тигренок. Измученная Белоперая, тяжело хлопая крыльями, опустилась на землю — серый пепел и черная зола пятнали ее крылья, и сильно пахло жженым пером. Сзади сгрудились все Мапа, Амба и крылатые и с совершенно человеческим благоговейным ужасом на птичьих клювах, тигриных и медвежьих мордах глядели… нет, не на Владычицу Огня. А на их четверку и самого Хадамаху в первую очередь.
— Парень голый — сыночек мой, старший, Хадамаха! — В голосе отца прозвучала неприкрытая гордость. — Он нас всех от страшной Огненной смерти спас! Ну и приятели его помогли, не без того: госпожа жрица, значит, и кузнец с шаманом… Но Хадамаха — он, конечно, первый и главный! Наследник мой!
Хадамаха почувствовал, как рот у него обалдело приоткрывается, да так и застыл — голый чурбак с отвисшей челюстью. Хакмар стянул с себя парку и накинул ее Хадамахе на плечи.
— Челюсть сам подберешь, — хмыкнул он.
— Безобразие! — с чувством сказала Уот и снова всхлипнула. — Вот и еще доказательство, что меня вовсе не уважают! Хватают мой Огонь, делают с ним, что пожелают, меня не спрашивают…
— Как это? — с трудом, будто они из заржавленного металла, Аякчан расцепила зубы. В голосе ее прозвучало вялое возмущение: то ли теми, кто «не спрашивает», то ли самой Уот. — Ты же Дух Огня! Я вот албасы, а всегда знаю, где мой Огонь… Не каждый шарик, конечно… Или светильник… Но когда много…
— Разве его было много? — Уот шмыгнула носом и утерла голубые глазки выбившейся из пучка прядью тусклых рыжих волос. — Что ты, деточка, и не много совсем, на самом деле его гораздо, гораздо больше… — Ее губы снова задрожали, расползаясь в плаксивой гримасе. — Но ты права — как ты можешь быть не права, такая талантливая девочка? Ты за своим хозяйством хорошо смотришь, а я все запустила-а-а! Забросила-а-а! Весь Нижний мир в моем Алом огне, а его кто попало хвата-ает. Подземные кузнецы, Хожир с сыновьями, полные горны гребут, а попробуй им слово скажи, только отмахиваются… молотом! Еще издеваются: у тебя, говорят, три головы, а мозгов ни в одно-ой! Кузнецы все такие!
Хакмар смутился.
— А Эрлик, тот во-обще! Он на мне только ради Огня женился — ради прида-а-ного! А любит он Калтащ!
Теперь уже дернулся Хадамаха.
— На Верхних небесах у братца Нуми-Торума никогда спасибо не скажут, а попробуй им Голубого огня не зажги — сразу крик, жалобы! За духа меня не считают, будто я там только для отопления! Раньше хоть в Среднем мире уважали, а теперь там твой Храм главный — не я! — Уот укоризненно покосилась на Аякчан. — А я так на тебя рассчитывала, деточка. Нет-нет, я не упрекаю! Сама виновата. Ну что, скажите ради Пламени, во мне такого, что люди позволяют себе
«Это что теперь — здесь будет новое место рождения Голубого огня? Который из слез Уот…» — ошеломленно подумал Хадамаха.
— В людях-то все и дело! — не обращая внимания на слезы Уот, отец гнул свое. — Зверей Огненных наделали, вас обидели, нас чуть не изничтожили. Вы уж накажите их как следует, Пламенная госпожа!
— Даже этого я сделать не могу! — Выражение вселенской обиды на лице Уот Огненной только усилилось. — Они же все сгорели!
Сгорели… рели… Сгорели. Хадамахе казалось, слово прыгает по вырубке, отталкиваясь от обугленных деревьев, перелетает к скособоченной Буровой и снова возвращается к нему, звоном шаманского бубна отдаваясь в ушах. Сгорели.
— Как… — Слова с трудом продавливались сквозь перехваченное спазмом горло. — Кто… сгорел? Где?
— Ох, ну там! — Уот Огненная небрежно махнула в сторону перекосившейся, черной от Огня Буровой, зловещим призраком застывшей на фоне неба. — Эти Огненные звери — они всех пожгли. И никто не спросил у меня разрешения!
Хадамаха уставился на Буровую — до боли, до рези в глазах. Словно надеялся, что она вдруг исчезнет — вместе со свершившимся ужасом.
— Там… там мой Брат! — наконец выдохнул он.
— Там мой отец! — эхом отозвался Донгар.
Хадамаха сорвался с места. Хакмарова парка соскользнула с плеч и упала в пепел, но Хадамаха даже не оглянулся. Ему плевать было, что он голый, что серый пепел липнет на покрытое потом тело, что горячая зола безжалостно жжет босые ступни, а внутренности пылают, точно он снова превращался в сапфирового медведя. Рядом с ним так же стремительно несся Донгар, и Хадамахе казалось, что это вовсе не человек, а тень, вернувшаяся из Нижнего мира, черная, мрачная, мертвая тень. Они ворвались на Буровую, пробежали через двор. Амбаров, сараев, жилых чумов и пристроек больше не существовало. Лишь обугленные остовы, будто обломанные зубы подземного авахи, торчали среди пепла и золы. Сзади слышался топот — Хадамаха знал, что Хакмар бежит за ними, что Аякчан несется над головой, но даже близость друзей не помогала.
«Брат… Брат…» Медвежонок, с которым они возились на полу берлоги, когда были маленькие, и рядом с которым Хадамаха засыпал, уткнувшись носом в лохматую шерсть. Могучий медведь, никогда не превращавшийся в человека… и оставшийся защищать людей, когда его собственное племя ополчилось против них. Брат!
Провал входа зиял, как пятно мрака. Лишь железные косяки тускло светились раскаленным металлом. На Хадамаху дохнуло жаром, и он нырнул во мрак подземных коридоров.
— Вперед, направо, потом вниз! — прокричал сзади Хакмар.
Липкий пепел приставал к подошвам, оседал на груди и плечах, склеивал мокрые от пота волосы. Хадамаха пробежал узким, как змеиный желудок, коридором — казалось, тот уводил в бесконечность, в нем было темно и жарко, и так легко поверить, что в конце ждут пылающие владения повелителя мертвых Эрлик-хана. Рядом скользила молчаливая тень — ни топота ног, ни дыхания, ни даже стука сердца, словно черный шаман уже растворился в горячем мраке Нижнего мира. Из-за поворота мелькнули красные отсветы, делая мысль о Нижнем мире сокрушительно реальной. Хадамаха замер во мраке, глядя на мерцающие на полу отсветы Красного огня. И медленно пошел вперед. Остановился у поворота коридора, глядя на красную полосу света на полу, так похожую на полосу крови. Ему не хотелось сворачивать… туда. Здесь, в темноте, еще оставалась надежда, которая там, в свете Алого огня, сменится безжалостным знанием.