Князь оборотней
Шрифт:
«А ведь хотел ему сразу куриную шею свернуть — и что остановило?» — подумал медведь.
— Господин Канда будет доволен, — точно шаманский речитатив, повторил крылатый. — Очень, очень доволен… Хватит болтать! — как выпь на болоте, вскрикнул он, будто не сам тут хвост распускал. — Добейте шаманчика!
— Я не убиваю симпатичных парней, — не прекращая почесывать брата за ухом, мурлыкнула Тасха.
— Тогда пусть он! — нетерпеливо потребовал крылатый, указывая на тигра. — Ты так сильно злился, что вожаком выбрали не тебя, а твою тетку Золотую, а настоящий вожак не боится пустить кровь!
— Ее… выбрали… за золотую шкуру! — с трудом выталкивая слова, проревел Куту-Мафы. —
— Тетина золотая шкурка отлично смотрится! — прикрывая рот ладошкой, зевнула Тасха.
Куту-Мафы злобно рыкнул и толчком лапы отшвырнул сестру.
— Лучше смотрится… на полу моего чума! Вместе с белой шкурой сыночка… — Он гибко вскочил и направился к лежащему на земле Донгару. Толчком лапы перевернул неподвижное тело. Безвольно, как мешок, Донгар перекатился по влажной хвое. Глаза его были закрыты, а бледное лицо светилось в полумраке, как снег в Ночи. Тигр поднял когтистую лапу… и нерешительно остановился:
— Его духи-помощники… на меня не кинутся?
Черноперый брезгливо покрутил длинным носом:
— Все четырехлапые — трусы!
— Что ж ты сам вашего шамана не убил, к Канде за помощью побежал? — бросил старший Биату.
— Я убил его сам! — крылатый подпрыгнул, как подбитая камнем ворона. — Канда помог против духов шамана. Когда духов у него не осталось, стрела сама нашла его в небе! В племени до сих пор думают, что старого шамана человеческий охотник подстрелил! Не вспоминают даже, птицы глупые, что у нас, когда захотим, есть и луки, и руки, чтобы ими пользоваться! Глупый шаман… Не отдал мне старшую дочку, мне, вожаку! Говорил, его девочки пойдут, за кого хотят! Хар-хар! — он каркающе рассмеялся. — Где теперь его девочки? Младшая Канде досталась — и без крыльев осталась! Хар-хар! А долги-и, надо платить долги. Старшая пока упрямится — другого невеста! Хар-хар! С нами на Амба не пошел, вроде как с охоты вернуться не успел. Ничего, ничего. Когда все друг другу в глотки вцепятся, многие погибнут-пропадут, и он, и он! Его женой не будет Белоперая, моей женой будет! Что стоишь? — клекотнул он. — Убивай уже! Не шаман еще, всего лишь ученик, у него нет своих тёс! А если б были — зря мы разве его в лес заманивали?
— Я заманивала, — мрачно напомнила Тасха.
— Здесь еще слишком темно — для шаманства света не хватит! — нетерпеливо каркнул крылатый. — Бей!
Тигр поднял лапу, примериваясь к горлу неподвижного шамана.
Невидимый в сумраке медведь лишь печально вздохнул. Тигр завизжал — пронзительно и жалко, как тигренок, которому прищемили хвост. Донгар открыл глаза — и в них стоял беспросветный мрак. Рука Донгара, вся в царапинах и с обгрызенными ногтями, в полумраке леса казалась тонкой и изящной и в то же время — неживой. Рукой мертвеца. Длинные, как паучьи лапки, пальцы почти нежно переплелись с когтями тигриной лапы. Донгар заломил лапу тигра назад — громко, точно лопнувший на морозе сучок, хрустнула кость. Тигр взвыл… и завалился на бок, поджимая сломанную лапу к груди и дергаясь всем телом, как в припадке. Полосатый хвост колотил по мокрой земле.
— Это что такое? — возмущенно заклекотал крылатый. — Он должен умереть!
Медведь аж застонал от неловкости, пряча нос в лапах. Рассказала птичка черному шаману про его долги… очухалась перед Эрликом на праздничном блюде!
Шаман встал — не сгибая поясницы и не подбирая колени. Его тело, прямое, как доска, просто медленно поднялось в воздух. Шнурок, туго стягивающий косу, расплелся сам, и длинные черные волосы Донгара упали на белое, как снег, лицо. Пылающие алым мраком глаза глянули на врагов сквозь завесу черных прядей. Первым не выдержал старший брат Биату.
Медведь даже пожалел этого недоделанного безнюхого Мапа — нашел куда бежать, чурбачок! Словно соткавшаяся из мрака под корнями медвежья лапа ударила беглеца в лицо. Заливаясь кровью из располосовавших лоб следов когтей, Биату отлетел обратно на прогалину, перевернулся через голову и замер недвижим. До птичьих мозгов Черноперого наконец дошло, что дело пахнет жареным. Птичкой, запеченной в перьях. Хлопнули, разворачиваясь, черные крылья, и вот уже не крылатый человек стоит на прогалине, а громадная птица рвется ввысь, к пробитой в кронах сосен дыре, над которой Небо — и спасение!
Тень, похожая на бесформенную птицу, сгустилась из тьмы, отрезая Черноперому путь в небо. Тень мерцала и дрожала, то обретая форму, то вновь теряя очертания. Два полотнища мрака на месте крыльев мерно колыхались, и сквозь их складки проглядывала то длинная, оперенная черным стрела, торчащая из груди тени, то искаженное болью окровавленное человеческое лицо.
— Нее-ет! — заверещал крылатый и заметался между стволами деревьев, как куропатка, пытающаяся увернуться от ястреба. — Шама-ан! Старый шаман! Я не хотел! Это все Канда!
Тень шевельнула крыльями и стала медленно опускаться сквозь сумрак — не как птица, а как одно из созданий Седны в морской глубине. Черноперый пронзительно вскрикнул, кувыркнулся в воздухе, обходя надвигающуюся на него тень. Звучно хлопнули крылья, и, вытянувшись стрелой, крылатый рванул вверх. Он пронесся вплотную к мерно колышущемуся крылу тени, он обошел, вырвался из жутких объятий…
Тень висела прямо у него над головой. Крылатый с разгону врезался в нее клювом, тень облепила его со всех сторон, обволокла собой, точно всасывая. Лишь пронзительный клекочущий вопль вырвался наружу, да крылья отчаянно молотили воздух. Черное перо, кувыркаясь, упало сверху — оно было гнилым! Растрепанным, наполовину лысым, словно много Дней пролежало в мокрой земле. Черноперый еще бил крыльями, но гниль, как прожорливый зверь, уже пожирала маховые перья: они покрывались омерзительной серой пеной и опадали наземь — облезлые, воняющие…
Черный шаман не глядел на бушующий в воздухе кошмар. Не смотрел на старшего брата Биату, что шевелился у его ног, как полураздавленный червяк. Его полные мрака и Пламени глаза уставились на девушку-тигрицу. Она была единственная, кто не пытался бежать. Завороженным, немигающим взглядом Тасха сама глядела на шамана, и безумный золотой свет плясал в тигриных зрачках.
Дерево позади тигрицы едва слышно вздохнуло. Ветка опустилась вниз… и змеей обвилась вокруг плеч девушки. Молодая тигрица попыталась обернуться — обретшая неожиданную гибкость ветка захлестнула ей шею. Тасха захрипела. Еще две ветки, обретшие гибкость прибрежной лозы, с тихим свистом обмотались вокруг ее запястий. Рывок! Девицу вздернуло вверх, она повисла на растянутых меж ветвями руках. Шаман продолжал смотреть.
На лице тигрицы впервые проступил страх. Она забилась, замолотила ногами по воздуху. Новая ветка обернулась вокруг щиколоток Тасхи. Бросок! Еще! Ветви завились кольцами вокруг ее ног, поднялись до колен, крепко притягивая одно к другому, опутали бедра, стянули талию, захлестнули грудь, превращая девицу в подвешенный над землей кокон. Она попробовала закричать — путы на шее стянулись крепче, еще одна ветвь заткнула рот, заставляя замолкнуть.
Медведь выбрался из-за дерева и встал рядом с Донгаром. Черный шаман медленно, как ожившая кукла, повернул голову — и медведь почувствовал отчаянное желание ломануться в кусты, подальше от немигающего черно-алого взгляда.